Сумерки

Тамара резко откинула его руку, вскочила в распахнутом халатике, зареванная, некрасивая, но была сейчас для Витьки прекраснее и желаннее всех женщин. Скособочившись, он потянулся к ней, ловил ее тонкие костлявые руки, стискивал плечи.

— Том… Томша… хватит… давай спать… Том-ша… — Он криво ухмылялся, отвесив нижнюю слюнявую губу, а ему казалось, что улыбается ослепительно и призывно. Он весь трясся от внезапного желания, перед глазами плыли шифоньер и трюмо.

От резкого толчка в грудь Витька упал на кровать, больно стукнувшись затылком о стену, тяжело заворочался, путаясь в одеяле, поднялся и пошел на нее, бросавшей ему в лицо, точно плевки:

— Куда лезешь… Убери свои грязные лапы! Тоже мне, захотел… Вспомнил, что муж!..

Ярость залила глаза, в воздухе поплыли багровые круги. Это не Витька., это кто-то другой, сидящий в нем, злобный на все и на всех, не задумывающийся, оборвал его бессвязные восклицания, заткнул рот мокрым от пота кулаком, выдавив на губы яркую пенную кровь. Это не Витька, противно шипя, цедил сквозь зубы:

— С мужем, значит, не хочешь… с другими спуталась… с другими валяешься, раз с мужем законным нее желаешь… с другими…

Всхлипывал за стеной во сне пострадавший Валерка.

8

Мутное белесое небо за окном и видна только деревянная двухэтажка на другой стороне улицы с торчащими, как пни, облупленными кирпичными трубами. А за ней, вместо спускающегося к реке Глазково — скопища погруженных в сады частных домишек, — такое же мутное марево, сливающееся с небом. Дождь… По стеклу лились извивающиеся струи, за окном журчало, с хлюпаньем прокатывались редкие машины. Стекло было прохладное. Витька прижался к нему горячим лбом, а пальцы, которыми он сжимал подлокотник, были покрыты ледяной влагой. В голове привычно гудели колокола, путая мысли, но думать было необходимо, потому что сегодня день получки, и если он выкрутился полмесяца назад, отдав Тамаре вместо аванса расчет, если он выкручивался все эти полмесяца, сидя у Лехи на хате или слоняясь по центру от одного пивного ларька до другого, то сегодня подходит конец. Больше ему не придется выкручиваться, если не достанет денег.

Витька с сожалением вспомнил тот газетный сверток, который давно отдал Лехе. На два миллиона можно было прожить год, даже больше… Но что о том думать.

Сегодня Леха должен быть дома, соберется компашка, и это хорошо — потому что дождь и много по улицам не пошляешься. Но где взять деньги?.. Витька чувствовал, что после сегодняшнего дня вся его жизнь полетит кувырком…

— Так и будешь стоять, уперевшись лбом, как баран? На работу опоздаешь.

Витька отпрянул от окна. Тамара застилала постель и, оборачиваясь через плечо, зло поглядывала на него.

— Норовишь поскорее из дому выжить, — пробурчал Витька и, пошатываясь, пошел к дверям. — «Опоздаешь… на работу». Не твое это дело.

— А кормить всех вас мое дело? — неслось вдогонку. — А блевотину за тобой подтирать — мое?..

У двери Витька остановился, повернулся, держась за прохладную ручку. Тамара кричала, бросив одеяло, перекосив рот. Лицо багровое, напряженное, глаза выпученные и чужие. Она вообще как-то сразу стала чужой с того вечера, когда Витька впервые ударил ее, и не было уже между ними ласковых минут.

— Ну пошло, разоралась, — невнятно проговорил Витька, с трудом ворочая шершавым языком. Хотелось пить, но нельзя Витька знал, что тут же стошнит. В общем-то привычное, нормальное состояние, только бы до Лехи догрести, а там примет — и полегчает.

Витька посмотрел еще на Тамару, как она рывками сворачивает одеяло, зло сплюнул на пол и ушел в полутемный коридор. В соседней комнате горел свет, возились мальчишки, а в дальней громко кряхтела бабка Маня, у которой всегда в непогоду ломило кости.

Витька постоял у вешалки, прислонившись плечом к стене, обхватив ладонями потный лоб. Вот и пацаны тоже чужими становятся. Димка вообще разговаривать не хочет, отворачивается при виде отца. Валерка, даром что маленький, и тот исподлобья смотрит. Волчата… Что-то говорил про детей Одноногий однажды, обидное что-то. Прав был, выходит, старый хрыч, неважно, что пропился весь и кроме вина ни о чем не думает. Прав… Витька глубоко вздохнул и полез снимать куртку, но его повело в сторону, ухватился за куртку и оторвал вешалку. Еще раз плюнул со злости и досады. Вот и вешалку некому будет пришить. Томка не станет, дождешься у нее.

Уходя, он нарочно саданул дверью, на кафель площадки посыпалась известковая крошка.

Перешагнув высокий порог Лехиной хаты, Витька встряхнулся так, что с куртки полетели брызги. В комнате было темно от дыма, дым лениво плавал толстыми слоистыми пластами, закручивался, то устремляясь вверх, то прижимаясь к полу, и исчезал под столом. Вся компашка была тут. За пустым столом, боком к дверям, сидел Колям в наглухо, до шеи, застегнутой цветастой рубахе — ни дать, ни взять, настоящий цыган из табора. Одноногий, стуча костылями, беспокойно ходил от буфета с пузатыми ножками к столу и обратно, то вдруг устремлялся к окну, наваливался пузом на подоконник, сминая побеги в горшочках, и презрительно сплевывал:

— Пого-ода!..