Сумерки Америки

Исследователи и аналитики до сих пор спорят о том, что явилось причиной краха. Одни обвиняют стихию и непредсказуемость свободного рынка, жадность банков и финансовых воротил. Другие, наоборот, считают, что всему виной попытки государства вмешаться в нормальный рыночный процесс, попытки регулировать то, что прекрасно исправилось бы само собой. Сторонники государственного регулирования ссылаются на пример политики Нового договора, проводившейся президентом Франклином Рузвельтом, которая якобы спасла экономику Америки в 1930-е. Их противники утверждают, что Новый договор, наоборот, искусственно продлил депрессию. Первые ссылаются на авторитет знаменитого экономиста Джона Мейнарда Кейнса (1883–1946), вторые – на труды Фридриха Хайека (1899–1992), получившего Нобелевскую премию по экономике в 1974 году.

Конкретные цифры о Великой депрессии приводит Томас Соуэлл в своей книге «Интеллектуалы и общество». Восемь месяцев спустя после краха биржи, летом 1930 года, безработица в Америке всё ещё оценивалась скромной цифрой 6 %. Но в июне президент Герберт Гувер, не считаясь с решительными протестами сотен экономистов, подписал подготовленный Конгрессом закон о резком повышении тарифов на многие экспортируемые товары, включая сельскохозяйственную продукцию. Естественно, страны-импортёры уменьшили закупки и ответили таким же повышением торговых пошлин. Товарообмен замедлился, что и породило подскок безработицы уже в следующем, 1931 году до 20 %. Именно вмешательство правительства в рыночные отношения породило Депрессию, считает Соуэлл, а не стихия рынка[73].

Эти споры не остаются в сфере абстрактных умствований историков, а являются предметом горячей, постоянно длящейся политической борьбы. В упрощённом виде вопрос сводится к следующему: если крупный банк или промышленный гигант оказываются на грани разорения, должно ли государство в лице Федерального резерва или Министерства финансов (казначейства) прийти ему на помощь и снабдить деньгами, полученными от налогоплательщиков? Злободневность вопроса усугубляется тем, что в последние три десятилетия бури финансового океана сотрясают страну всё чаще и чаще.

Уже в 1980 году правительство должно было прийти на помощь автомобильному концерну «Крайслер», оказавшемуся на грани разорения. Потом пришлось спасать огромную сеть банков «Сэйвингс энд Лоунс». В 1998 году деньги налогоплательщиков были использованы для извлечения из долговой ямы компании «Лонг Терм Капитал Мэнеджмент». Но роковое изменение в мире финансовых операций было осуществлено администрацией президента Клинтона в 1999 году.

До этого момента в стране действовал закон, принятый в 1933 году, при Франклине Рузвельте, запрещавший банкам играть одновременно две роли: быть и коммерческим, и инвестиционным банком. Актом Конгресса, подписанным Клинтоном на исходе XX века, это ограничение было снято, и банки получили право пускать деньги своих вкладчиков в рискованные операции на Уолл-стрит. Чтобы улучшить свои показатели и выглядеть доходными, они могли «занимать» сами у себя и демонстрировать всегда положительное сальдо. На бумаге это выглядело вполне оптимистично, но в реальности грозило серьёзными провалами.

Директорам компаний было разрешено покупать акции банков, находящихся в их подчинении, за фиксированную цену и потом продавать их на рынке, если цена повышалась. Считалось, что это должно было стимулировать активность и изобретательность директоров. На деле это только толкало их любыми путями вздувать репутацию банка, чтобы его акции росли в цене.

У меня нет сомнений в том, что кризис 2008 года был главным образом порождён правительственной кампанией за «жильё для бедных по средствам», описанной выше, в четвертой главе. Участие Федерального резерва заключалось в том, что он выдавал банкам кредиты под искусственно заниженный процент. Именно это стимулировало безответственность финансистов, выдававших займы на покупку домов людям, явно не имевшим возможности расплатиться с долгом в оговоренные сроки. Кроме того, число потенциальных покупателей росло так быстро, что строительные компании не поспевали удовлетворять спрос, и цены на дома стремительно росли.

Был и ещё один момент, ускорявший надувание мыльного финансового пузыря. Мортгеджи, полученные от индивидуальных покупателей, банкам было разрешено продавать двум финансовым гигантам: «Фэнни-Мэй» и «Фреди-Мэк». Эти искусственные полурыночные, полугосударственные учреждения имели право объединять полученные договоры в некие пакеты и продавать их на международных и домашних биржах как реальные ценности (джанк-бондс). При этом цена финансового документа определялась не стоимостью купленного дома, допустим 100 тысяч, а полной суммой выплат, которые покупатель обещал произвести в течение тридцати лет, то есть 400 тысяч. Банки же, получив плату от «Фэнни» и «Фреди», могли снова пускать их в оборот, то есть кредитовать всё новые и новые ненадёжные покупки домов. Торговля реальными ценностями подменялась торговлей обещаниями.