Сумерки богов

Никто не ждал от русских такой смелости, граничащей с авантюрой. Военное дело требует методичности, четкой последовательности, орднунга во всем. Русские же играли ту партию на уровне фола, подобно циркачу, делающему шаг в пропасть еще до того, как партнер толкнет трапецию навстречу. Их передовые отряды, имея большое количество танков, рвались к Одеру, не оглядываясь по сторонам и назад — в полной уверенности, что их прикроют. Они не должны были вести себя так, сражаясь со столь сильным противником, как вермахт! Что это было — дьявольски точный расчет, или полное пренебрежение к нам, или слепая авантюра — известно лишь русским генералам, а не мне. Никто не ждал, что русские, выйдя на берег точно напротив ключевой нашей позиции, перепрыгнут через реку, не задержавшись ни на час!

На карте Зееловские высоты выглядели несокрушимой естественной крепостью. Представьте гряду холмов, высотой до шестидесяти метров, протяженностью до двадцати километров, и глубиной от одного до десяти — находящуюся в некотором отдалении от берега Одера, причем пространство до реки заболоченное, трудно проходимое для техники, и абсолютно открытое, простреливаемое насквозь! Но всякая крепость бессильна, если лишена защитников. В тот злосчастный день, 1 февраля, на высотах находились лишь строительные части "Тодт", имеющие лишь легкое стрелковое оружие, и гражданские рабочие. Они не могли оказать никакого серьезного сопротивления десяти тысячам отборных головорезов из русской морской пехоты, поддержанных легкими танками и самоходками. Что имело самые роковые последствия.

Отчего германская контратака не последовала немедленно? Чтобы понять это, надо представить ту ужасную картину, происходящую как раз в те дни между Вислой и Одером — Европа не видела такого кошмара со времен разгрома варварами Римской Империи! На всем пространстве шло маневренное сражение, которые мы проигрывали, какие-то войска пытались спастись, или напротив, стояли с железным тевтонским упорством, подобно героическому гарнизону Бреслау — и перед накатывающимся русским валом еще не было плотины! Оттого, при получении известия, "русские на Зееловских высотах", в Берлине впервые с начала войны была отмечена паника среди населения — но и армейское командование, до уточнения обстановки, предпочло действовать оборонительно-осторожно. А русские времени не теряли.

Какие-то контратаки последовали в первые же сутки — но они, хотя и приводили временами к глубокому охвату русских позиций, были явно недостаточны по силе, носили явно импровизированный характер, и были отбиты с большими потерями. К тому же очень мешала русская авиация. А через сутки у русских уже были наведены две понтонные переправы, и на левый берег пошли их свежие войска. И они сумели задействовать нашу же захваченную инженерно-строительную технику для укрепления оборонительного рубежа. И когда наконец, лишь 4 февраля, мы сумели, тщательно подготовившись и подтянув силы, начать наступление, чтобы уничтожить русский плацдарм, было поздно. Мои офицеры, помнившие прошлую Великую Войну, говорили, что эта бойня напоминала им Верден и Сомму. Русские, несомненно, также несли потери — но их огонь не ослабевал, а сопротивление оставалось столь же фанатичным. В то же время я, как командующий Группой Армий "Висла", не мог забыть, что мои войска — это последнее, что сейчас имеет Германия! И последние резервы погибали в бессмысленных атаках — одна из свежих пехотных дивизий, полностью укомплектованная, всего через трое суток имела в строю лишь пятую часть боевого состава!

10 февраля мы вынуждены были прекратить атаки. В то время как русские готовы были стоять до конца. 12 февраля я был вызван в ОКХ в Берлин, затем меня пожелал увидеть фюрер. С упорством воинствующего дилетанта, разбирающегося в военном деле на уровне ефрейтора, он стал орать на меня, требуя немедленно одержать победу, и не желая слушать никаких разумных возражений.

А затем он предложил мне применить против русских химическое оружие. "Если это поможет вам победить, фельдмаршал". И заявил, что англосаксы скорее всего предпочтут "не заметить" этого факта. И сказал — что если мы победим, то кто будет судить победителей?

Я не нашел в себе мужества отказаться. Поскольку это однозначно завершилось бы, как в декабре сорок второго, когда я был подвергнут унизительной процедуре наказания, при всем генералитете. Или же это привело бы меня к тесному знакомству с "Комиссией по расследованию особых антигосударственных преступлений" (которую все называют, "комиссия 1 февраля"), крайне редко выносящей иные приговоры, кроме смертной казни. Но я не сказал и "да", чтобы не войти в историю сообщником гнусного преступления. Мой ответ можно было расценить, как обычное приветствие, положенное руководителю государства.