Свадебный бунт

У ватажника Клима Егорыча Ананьева, — хоть и было много свадеб в городе и много всякому приглашений, — однако, поезд строился на дворе и на улице с боярским хвостом. Всякий посадский, купец или человек родовитый, не говоря уже о своем брате, ватажниках — все предпочли быть в поезде или на дому у богатого Ананьева.

Туча народу стояла кругом дома и двора, но это был все народ, подвластный Ананьеву и еще недавно повиновавшийся беспрекословно жениху дочери его. Все это были рабочие и батраки с учугов и рыбного промысла. Всем приказано было еще за ночь бросить работу и бежать… быть на лицо на свадьбе единственной дочери и наследницы Варвары Климовны, будущей их хозяйки и повелительницы.

Звал ватажник в гости в церковь и на пир самого воеводу, но Ржевский не собрался, находя, что в этой спешной свадьбе, якобы от ожидаемого обоза с немцами, «есть малое противодействие указу царскому, хоть и не истинному, а вымышленному», а все-таки, противодействие… Все-таки, ему, воеводе, быть на такой свадьбе как будто и не приличествует.

Разумеется, в приходской церкви ватажника поп ждал поезд Клима Егорыча и не соглашался венчать никого прежде Варвары Климовны.

Немало было толков и о женихе.

Был у ватажника батрак Пров Куликов, потом живо вышел в приказчики, а там и в главные управители всей ватаги и всех учугов…. А там пропал без вести. Сказывали, посватался, и Ананьев его турнул из дому. А так дочь бегала и топилась от неохоты идти за князя Затыла… А там проявился уж московский стрелецкий сын Степан Барчуков… А там вдруг угодил в яму… А вот его теперь и свадьба! Разумеется, все это так — опять-таки благодаря немцам.

Варюшка была настолько вне себя… так кидалась целоваться то и дело к отцу, так плакала от избытка счастья и восторга, что надо было быть совсем каменному, чтобы не радоваться ее радости. А Клим Егорыч был упрямый, но добрый человек. Да ведь и дочь-то одна ведь! Все ее будет.

— Чуть не утопла! — рассуждал Ананьев. — Да и Затыл — подлец и мошенник: за двух девок зараз сватался, мою оклеветал, а на другой женится сам. Да и Степан парень порядливый и смышленый.

Барчуков, ожидавший поезд с невестой в церкви, трясся как в лихорадке.

— Только повенчаться! — думал он. — А пойду я, вишь, буянить? Полезу на смертоубийство… Душа-то у меня не на прокат взятая, а своя…

Накануне воевода, встретившись у Пожарского в гостях с Дашковым, вместе с хозяином толковали о глупстве, готовящемся к утру. Дашков посоветывал воеводе принять некоторые меры. Запретить венчаться, конечно, нельзя было, но Дашков советывал воеводе приглядывать за свадебными пированиями. Если, как говорили, может набраться до сотни свадеб и столько же пиров, кто может предвидеть, как с ночи человек тысячи две или три пировавших начнут шуметь под хмельком.

В это утро воевода собирался сам поехать в город, чтобы усовещевать обывателей, но кончил тем, что не собрался и послал вместо себя полковника Пожарского и несколько человек офицеров.

Полковник и его помощники поехали в город и подъезжали к некоторым церквам, где гудел народ. Лезть в давку им было, конечно, не охота, и они ограничились тем, что выкрикивали в толпу с коней:

— Полно, православные! Чего дурите! От глупого вранья переполошились! Бросьте!

И каждый посланец воеводы получал, в свой черед, от народа в ответ или какое-нибудь крепкое слово, или прибаутку. Толк и польза от объезда города начальством были те, что в некоторых церквах при появлении посланцев воеводы начинали только спешить все пары поскорее венчать. Стал ходить слух, что начальство хочет помешать бракосочетаниям, и народ только озлоблялся и кричал:

— Небось. Не тронут. Не дадим…

Пожарский лично объехал две-три церкви в сопровождении своего родственника Палаузова, женившегося за день перед тем, и еще другого офицера Варваци. У Никольской церкви, где случайно было наиболее свадебных поездов, первое же слово Пожарского было встречено ропотом густой толпы народа.

— Нешто мы по своей охоте в храм-то побежали?

— Нешто мы вольны?

— Это не свадьба, а позорище!

— Со спехом, на рысях нешто венчают?

— Ваша вина, а не наша. Ваши неправедные порядки народ полошат.

Пожарский хотел говорить, но ему не дали сказать ни одного слова. Гул выкрикиваний, ругательств и прибауток оглушил его самого.

— Дурьи головы! — воскликнул, наконец, полковник. — Уж коли поверили ушами дурацкому слуху, так и обождали бы обоз, чтобы глазами увидеть.

— А ты обжидал? — крикнул из толпы голос и, расталкивая народ, полез в двум всадникам молодой парень. — Ты, боярин, обжидал? Ты своего племянника вот уже второй день как повенчал! — показал он на Палаузова.

— Что же я, по-твоему, — отозвался, смеясь, Пожарский, — тоже испугался, что его велят за немца замуж выдать?

Народ притих, несколько озадаченный оборотом речи; Пожарский, как будто оказывалось, был прав.