Сваня

Прогретое до самых глубин необычно жарким нынешнем летом, оно до свирепых морозов хранило тепло в глубине своей, не давало сковать себя ледяной коркой, все бурчало и ворчало, все не покорялось и раскачивалось под ветрами, демонстративно привольное и распахнутое перед лютой гостьей.

Да куда Морю соперничать с Зимой, когда и Небо сдалось, и Земля.

Сначала поселилась на море шуга — мелкие кусочки льда и снега, вроде бы хлипкие, раздробленные, не опасные — что с ними справиться? Море не заволновалось, не согнало шугу в кучу, не выбросило ее на берег и поплатилось за это пленом.

Однажды ночью украдкой кусочки льда сцепились между собой и стали единым целым. Они победили Море. Картина знакомая каждому и хорошо всем известная. Так в жизни бывает — часто. Что-то большое, величественное и свободолюбивое нередко страдает от коварства мелких существ, прилепившихся к нему, вторгшихся в его жизнь. Зима наградила шугу, превратив ее в толстый и сильный лед. И вот Море уже не живое и говорящее существо, а мертвенно-белое, бескрайнее снежное поле, утыканное кое-где бесформенно-уродливыми торосами.

Герасиму Балясникову эта зима принесла не холод — его он как-то и не замечал совсем, — а необычную, насыщенную жизнь, наполненную неведомыми раньше ощущениями. В ней было многое в этой жизни: радость познания нового, не испытанные прежде заботы, в ней было больше светлых дней.

А главное: с ним в эту зиму жили два существа, которых он любил: жена его, Зинаида, и лебедь. Появился интерес, даже азарт к жизни.

В кузницу к нему в последнее время все чаще стали захаживать мужики. Кто с поводом, кто без, а больше так, почесать языки. Герасим рассказывал мужикам много интересного. Садились в круг, закуривали, и Балясников задавал вопрос.

— А вот хоть к примеру, мужики, где вы думаете лебеди зимуют?

— Твой-то знаем где, — усмехались мужики.

Герасиму это нравилось, но он забирал глубже, чтобы мужиков же и просветить.

— Да не, ну куда они на юг-то летят? Все же видали: летят-летят, а куда — и не знаем.

Мужики посмеивались, предполагали.

— В Крым, наверно, туда все летят. Вон у меня женка замучила. Хочу, говорит, в Крым, зараза…

Герасим веселье поддерживал, но разъяснял все толком, как полагается человеку сведущему.

— Лебеди, ребята, зимуют в Северной Африке, например, в Алжире, Тунисе, Марокко. Собирается их там мильоны. Там корма много и тепло.

— Вот где с дробовкой-то посидеть, — мечтал Васька Небоженков, азартный, почище вязкого гончака, охотник, — на заряд штук пять положишь, не меньше.

— Так тебя и пустили в Африку, — сомневались мужики, — там, считай, одни миллионеры и охотятся. Ты что, миллионер?

— Не, не скопил еще деньжат, но…

— Вот и сиди со своей пукалкой, африканец, — зубоскалили над Небоженковым.

Васька и сидел. Курили дальше.

— Ты своего-то как назвал? — спрашивали у Герасима в который уж раз.

И Балясников охотно отвечал.

— Да Сваней, — и радостно посмеивался.

Кое-кто недоумевал: что за имя такое? Ну Ваня, понятно, но Сваня?

На этот вопрос отвечать было особенно приятно, и Герасим оживлялся.

— На европейских языках, ребята, почти можно сказать на всех, я проверял, лебедь называется «сван». Почему? Черт его знает, почему. Но сван и все! Хоть тресни. Ну что, назвать Сван. — Герасим тут разводил руками и делал пренебрежительно-недоумевающее лицо. — Так это всем уж приелось в Европе. А Сваня все же больше по-нашему, правильно, мужики?

Мужики соглашались и изумлялись европейской широте познаний Герасима Балясникова, родного их односельчанина.

По вечерам с женой было то же самое. Зинаида привыкла к Сване, привязалась к нему как к собаке, и ее интересовало все.

— Гераська, — просила она растолковать, — почему эт у лебедей ноги сзади. Так же ходить тяжело. Вон как переваливается баженый [3]. Что, нельзя посередке было отрастить?

— Понимаешь, — терпеливо разъяснял Герасим, — это чтобы в полете ноги не мешали, не тормозили полет. Вишь, как они далеко летают, сколько сил-то нужно. А ходьба — это же не главное. Плавать тоже легче, когда ноги сзади.

Что-то в этих объяснениях Зинаиду устраивало, что-то нет.

— Слышь, Герась, — интересовалась она, — а правда, что если подругу в полете убьют, то и друг ее тоже на землю сиганет, разобьется, значит?

Герасим ничего тут не придумывал, аргументировал данными науки.

— Последние изыскания ученых, — констатировал он, — свидетельствуют, что это не так.

Зинаида не верила.

— Много они понимают, твои ученые, сидят там зады протирают, кабинетчики… Наш бы Сваня точно сиганул.

Герасим не спорил. Он к лебедю относился точно так же, как и жена. С уважением.

Шины и повязка давно были сняты. Фельдшерица Минькова твердо заверяла, что рана заросла, крыло теперь здоровое. Но и Герасим, и Зинаида сильно сомневались: сможет ли Сваня летать?

Прогулки совершались регулярно, хотя и стояла зима. Но Герасим где-то вычитал, что лебеди выдерживают температуру до минус сорока. И в любой более менее теплый день они выходили в огород: надо было тренировать крыло, готовить Сваню к весне, к перелету.