Святая Русь

…Подполковник 93-го пехотного полка Владимир Иванович Никольский простудился на высотах Шипки в 1877 году, затем ― при защите от турок горы Святого Николая. Не любя лечиться, он запустил болезнь до того, что уже с трудом передвигал ноги. Не помогали и многократные поездки на Сакские грязи в Крым. У него был ревматизм, а кроме того, еще расширение вен и застой венозной крови. Врачи и профессора, к которым он обращался, осмотрев его, пожимали плечами, и все говорили: «Помазать можно, но я не Бог!»

Видя безнадежность своего положения, Никольский упал духом. И вот, услышав о чудесных исцелениях, он решил побывать на могиле блаженной Ксении. Дойти до Смоленского кладбища пешком он не мог, но и ехать на извозчике не хотел: чтобы его молитва скорее была услышана, он пожелал взять на себя хоть какой-нибудь труд. И вот что он придумал: дойти пешком от Ямской улицы, где он жил, до Смоленской конки, на конке доехать до конца 17-й линии Васильевского острова и от 17-й линии пешком дойти до часовни Ксении.

С раннего утра подполковник отправился в путь. На черепашью ходьбу до конки он затратил чуть ли не полдня, минут сорок-пятьдесят ехал на конке и от конки до часовни Блаженной шел два часа. В часовню он добрался уже вечером, когда священник заканчивал последнюю панихиду и собирался идти домой.

Владимир Иванович упросил священника отслужить еще одну панихиду, кое-как встал на колени и с умилением помолился. Когда закончилась панихида, он поспешил приложиться к могиле Блаженной, так как часовню уже стали запирать, и пошел из часовни вместе со священником, дорогой расспрашивая его о рабе Божией Ксении.

Распростившись со священником почти у самой остановки конки на углу 17-й линии и Камской улицы, Владимир Иванович тут только опомнился и весьма был поражен тем, что он совершенно свободно прошел расстояние от часовни до конки, на что минут 30-40 назад у него ушло два часа! Он решил еще раз испытать свои ноги, не сел в вагон и пошел пешком до следующего разъезда конки на Малом проспекте. Это расстояние он прошел так быстро, что вагон конки не мог его догнать, и он некоторое время ждал его. С тех пор он владел ногами, как и все здоровые.

…М. Г. Григорьева в 1906 году рассказывала о таком случае. В одном из аристократических семейств Петербурга заболела маленькая девочка Олечка, двух лет от роду. За несколько дней температура у нее поднялась до сорока градусов, были еще невыносимые боли в ухе. Доктора нашли у нее нарыв сзади барабанной перепонки. Они сообщили родителям, что нужно дать этому нарыву окончательно созреть (дня три-четыре), затем просверлить барабанную перепонку и выпустить гной нарыва. Если операция закончится благополучно, девочка останется жива, лишь будет глуха на правое ухо. Если же операцию не сделать, то от нарыва произойдет заражение крови и девочка умрет.

За два дня страдания больной и ее родителей достигли максимальной степени. Нарыв созревал. На третий день была запланирована операция. Вечером все домашние сидели у кроватки девочки; мать и отец с утра ничего не ели и чуть ли не с ума сходили от горя. К ним подошла няня Агафья Никитична:

– Батюшка барин, позвольте мне съездить на Смоленское кладбище к блаженной Ксении, я слышала, что ее молитва многим помогает.

– Голубушка няня, ― ответил отец, ― делайте что хотите…

На следующее утро доктора пришли проводить операцию. Когда девочку подняли с кроватки, оказалось, что вся подушка покрыта гноем: нарыв прорвался. Здоровая девочка продолжала спать на руках у матери.

Доктора уехали, подивившись такому исходу болезни; домашние обступили няню. Вот что она рассказала.

«Ничего я не делала, только съездила на Смоленское кладбище к матушке Ксении, отслужила там панихидку, взяла маслица из лампадки да скорее домой. Приехала, вошла к Олечке, а пузырек-то с маслицем спрятала в карман, да и жду, скоро ли выйдет из комнаты сиделка, потому что боюсь, что она рассердится, если увидит, что я хочу пустить маслица в ушко. „Няня, посиди тут, я на минутку выйду“, ― вдруг говорит сиделка. Уж так-то я обрадовалась, когда она сказала это. „Хорошо, хорошо, ― говорю, ― уж вы будьте спокойны…“ И лишь только затворилась дверь за сиделкой, я тотчас же подошла к Олечке, немножко сдвинула с ушка повязку (девочка всегда лежала на левом боку) и прямо из пузырька полила ей маслице в ушко. Не знаю уж, и попало ли туда хоть что-нибудь, больно уж велика была опухоль-то… Ну, да думаю, как Богу угодно да матушке Ксении… Снова надвинула барышне повязку на ушко, смотрю, она постонала немножко, повернулась на правый бочок, да и глазки закрыла, засыпать, значит, стала.

Вошла сиделка да и говорит: „Что это, никак она кончается?“ „Нет, ― говорю, ― она заснула“.

Подошли мы с сиделкой к кроватке, а барышня сладко, сладко так спит и ротик открыла…»

М. Г. Григорьева видела эту девочку через девять лет, она была совершенно здорова и делала большие успехи в музыке.