Сводные

— Мне было так плохо, когда ты ушел…

— Прости меня за это, балеринка… Но я не мог иначе. Я запутался. И должен был разобраться, что я за человек. Я еще не стал лучше, но обещаю, что обязательно стану таким отцом, которым сможет гордится наш сын.

— Да что ты заладил. Будет дочка!

— Вот так, чтобы с первого раза, получаются только парни, — опять самодовольно улыбается. — Я узнавал, поверь мне.

— У кого, боже мой, ты это вообще спрашивал? — прыскаю.

— Так я же со всем медперсоналом успел тут переговорить. Все же спрашивали, за что меня так. А я обещал не врать, помнишь?

— Но папе только что все-таки соврал.

— Просто взял вину на себя, балеринка. Пусть думает все плохое обо мне, а с тебя хвати и того, как он с тобой в том ресторане разговаривал.

— Я папу таким никогда не видела.

— И я, и дай бог больше не увидим… Кстати, ты Лее уже сказала?

— Вчера с ней говорила. Она, конечно, в шоке. Я ведь даже младше нее.

— И что она думает в своем Израиле? Когда сможет приехать?

— Да пока еще служит, а что такое?

— Ну тогда придется без нее.

— Что придется? Рожать? А зачем нам Лея на родах?

— Да на родах-то незачем, — смеется Костя. — Как делали сами, так и родим сами. Я про другое.

Смотрит на меня с каким-то новым блеском в стальных глазах.

— Выходи за меня, Юль. Если любишь, конечно. Если нет, то я все равно буду рядом, просто не отвечай и не чувствуй себя мне обязанной или что неудобно как-то.

— Какой же ты дурак, Кость. Если любишь, значит?

Пожимает плечами.

— Ты ж не говорила ни разу. Откуда мне знать, любишь или нет?

— Даже бабушка сразу поняла, а ты вот нет?

Улыбается еще шире.

— Можно я тебя уже обниму? — выдыхает он. — Невыносимо смотреть на тебя и не касаться.

Аккуратно села ближе, обняла его за плечи и закрыла глаза, теряясь в его таком родном запахе.

— Я тоже очень тебя люблю… — прошептала, набрала полные легкие…

— Так! А ну руки убрал! — громыхнуло с порога. — Я, конечно, все понимаю, но пощадите мои чувства. Я еще не отошел!

Глава 30

Подхватив подписанные документы на академический отпуск, иду к девочкам, стараясь не думать о том, что это может быть мой последний раз, когда я вообще ступаю по коридорам Академии. Мимо портретов великих артистов, под высокими светлыми сводами, заполненными музыкой, голосами, смехом и нотами.

Целая жизнь, которая теперь разделена на «до» и «после».

Замираю возле стеклянных вставок на двери, за которой Майя теперь повторяет движения Сильфиды, а Розенберг ловит ее и поднимает над собой. Это могла быть я.

Но я стою за дверью и смотрю на них со стороны.

Как будто меня больше нет в живых. Один из призраков, которые бродят в этих стенах, согласно легендам. Не могу придумать другой аналогии, слишком сильно похоже. Даже то, как Розенберг на миг оборачивается, но в ту же секунду отводит взгляд в сторону, будто не знает меня.

Некого винить. Это мой выбор.

Разворачиваюсь на пятках, намереваясь уйти, но навстречу мне идет Директор.

Он сразу замечает меня и, склонив голову набок, отчего темные волосы тяжелыми волнами спадают на лоб, внимательно смотрит на меня.

Вся моя решимость покидает меня, как воздух из лопнувшего воздушного шарика. Он принимал меня в Академию, присутствовал на моих промежуточных экзаменах, поддерживал во время каждого выступления в театре. Он был мне, как второй отец, таково его безграничное значение в мире балета и моей жизни.

И Директор, конечно, уже знает. Он узнает обо всем первым.

На глаза наворачиваются слезы, и я смахиваю их. Мне было так страшно с ним встречаться, что я надеялась улизнуть незамеченной, но не вышло. Он делает мягкий бесшумный шаг, вот почему я даже не заметила его приближение. Уверена, из всех в мужчин в целом мире он единственный, кто умеет ходить вот так.

— Неужели хотела вот так сбежать и не попрощаться, Дмитриева?

Слезы все льются и льются. Я стала страшной плаксой и не похоже, что это когда-нибудь закончится.

Директор уводит меня от дверей, вдоль коридора, легко придерживая за локоть, и останавливается возле окон, ведущих во внутренний двор. Здесь тише и почти не слышна музыка.

Там он вытягивает из нагрудного кармана платок. У него даже платок есть! Настоящий! Да я не помню, когда в последний раз тканевые платки видела. Кажется, только в реквизите костюмеров.

Директор протягивает этот платок мне.

Выдуть нос в его личный платок?!...

— Давай, давай, не стесняйся. Потом вернешь.

Потом? Разве у меня еще будет это потом?

Директор деликатно отворачивается к окну, а я максимально бесшумно пытаюсь выдуть нос. Получается плохо. По закону подлости все увертюры и подходы смолкают именно в эту минуту.

— Спасибо за платок. Спасибо… За все. За то, что верили в меня. За все, что делали. За все роли и спектакли…

— Тихо, тихо. Ты что, прощаешься?

— Я жду ребенка… И…

— И у тебя академический отпуск, да. Я знаю. Сам твой приказ подписывал, — улыбается он уголком губ. Отбрасывает темные волосы со лба и снова смотрит, слегка наклонив голову. — Но я не знал, что ты не собираешься больше возвращаться в балет.

— Я бы этого очень хотела… Но Ева Бертольдовна сказала, что…