Свой среди чужих. В омуте истины

Пограничный вокзал бурлил своей обычной жизнью, точно некий огромный двигатель, неутомимо и постоянно перего­няющий людские потоки по залам, лестницам, перронам к не­торопливо подходящим поездам, чтобы одну часть выплеснуть в город, другую вобрать в себя и отправить в глубь страны, а третью, в том числе нас, после строгой проверки, везти во Францию.

Пообедав в ресторане, я занял, за несколько минут до отхода экспресса, свое место в купе. Жерар стоял в коридоре и тщетно старался опустить окно.

«На всякий случай, если придется давать деру!»—подумал я и спросил:

—  А в купе у нас не пробовали?

Он только отмахнулся. И продолжал свою работу... Вскоре поезд тронулся. Медленно подкатил к границе и затормозил.

Началась проверка документов. Через несколько минут к нам зашли в сопровождении проводника немецкий и итальянский жандармы. Я протянул свой аусвайс. Взглянув на него, видимо, предупрежденный заранее проводником, немец тут же, взяв под козырек, вернул мне документ. И повернулся к Жерару. Оба жандарма долго разглядывали его бумаги, потом что-то сказали вагоновожатому, и тот безапелляционно заявил:

—  Господин Жерар, они отказываются вас пропустить, и вам придется с ними пройти к начальству.

Жерар на ломаном итальянском начал было протестовать, но пограничники, тыча пальцами, заявили, что нижняя печать на визе вызывает сомнения... Если начальник позволит, то по­жалуйста...

Уж очень мне хотелось помочь симпатичному французу, и я решился:

—  Lassen Sie, meine Herre, ihn ruich! Er muss gehen mit mir! Haben Sie ferstanden?[28]

Жандармы недоуменно уставились на меня, потом поверну­лись к проводнику. Тот взял немца под руку и что-то ему шеп­нул. Все трое вышли в коридор. Не прошло и минуты, которая показалась нам вечностью, немец вернулся, протянул Жерару документ и недовольно бросил:

— Alles ihn Ordnung!^[29]

Минуты тянулись томительно медленно. Каждый стук, шаги в проходе заставляли нас вздрагивать, настораживаться... Так прошло около получаса... и вдруг поезд тронулся — и у меня, и у Жерара вырвался вздох облегчения. Минута-другая — и мы пересекли границу... Я посмотрел на своего спутника и увидел в его глазах слезы. Он вскочил, кинулся ко мне и крепко обнял.

«Не всякое добро наказуемо!» — подумал я и не ошибся.

— Я никогда этого вам не забуду: я ваш должник и сделаю для вас все, что в моих силах! Запишите мой адрес: улица Ша­броль, 25. Счастлив буду познакомить с женой. Приходите в любое время дня и ночи. А сейчас, извините, в соседнем вагоне едут мои друзья — я должен их успокоить!

Вскоре он вернулся с двумя бутылками бургундского, улыб­чивый, довольный.

—  Две я дал нашему доброму проводнику. У друзей тоже все хорошо. Бордосские вина клонят ко сну: французы пьют их на ночь; бургундские будоражат, располагают к беседе, к откровенности, к добру...

Жерар уже не скрывал, что он сбежавший из лагеря офицер, а друзья в соседнем вагоне — тоже.

—  Нам всем состряпал визы один добрый человек... Ваш земляк... Вы ведь русский? И, наверное, эмигрант, потому что очень хорошо знаете наш язык и произношение у вас безу­пречное... Вот как получилось: визы смастерил нам русский- советский, а выручил тоже русский — эмигрант! Ха-ха-ха!.. Если хотите, познакомлю вас друг с другом.

—  Согласен! — и подумал: «До чего интересно!»

— А теперь, мой дорогой спаситель, запомните: любое вос­кресенье жду вас к вечеру в доме номер 25 на улице Шаброль. Очень вас прошу: приходите!

Экспресс катил с бешеной скоростью, изредка ненадолго останавливаясь. Железнодорожные пути Франции—лучшие в мире. Вагон не раскачивало, он почти не вздрагивал на стыках рельс. Утром, в десять тридцать, мы прибыли в Париж. После стольких волнений Жерар мирно похрапывал рядом, а мне не спалось: «Что ждет меня во французской столице? Разумный человек должен остерегаться всего: жизни смерти, самого себя, тайны, которая прячется повсюду, людей, мрака и света... Но это не значит, что он трус! Чего же, в конце концов, я хочу, к чему стремлюсь, во что верю?.. Еду помогать немцу, а всей душой на стороне французов. Встречусь с Ниночкой!.. Но ведь я ей изменил: женился на Нюсе!.. И НТСНП, если по совести, меня не устраивает—начиная с того же Байдалакова, Георгиевского, да и Околовича... Ищу чего-то... Ищу... Какой-то правды, гар­монии, соответствия...»

Замелькали сады предместья Парижа, и вскоре наш «Экспресс- Ориент» лихо подкатил к перрону. Встречающих было немного. В сторонке от толпы я узнал импозантного Владимира Поремского: он придерживал рукой шляпу. Рядом с ним стоял плотный, выше среднего роста мужчина, напоминавший чем-то медведя, и смотрел на проплывающие окна вагонов.

В памяти вдруг всплыл почему-то Новороссийск: иду по ули­це, а мне навстречу два лицеиста—Кановницын и Катков, с ко­торым я подружился еще в приготовительном классе. Котяра!

Он заметил меня и первый, расширив руки, чуть перевалива­ясь с боку на бок, зашагал к моему вагону, а когда я появился в дверях, крикнул так зычно, что стоявшие кругом люди поначалу недоуменно обернулись... и заулыбались.