Своя земля

Прошло несколько лет, и вот однажды весной, около полудня, в конторе колхоза появился незнакомый человек в сером выутюженном костюме, в серой велюровой шляпе, с тросточкой, — до этого никто не встречал его в селе. Он вежливо поздоровался со всеми, кто находился в это время в конторе, спросил, у себя ли председатель, и, чуть прихрамывая, прошел в его кабинет за обитой коричневой клеенкой дверью.

— Кто такой? — спросила Лидка Слитикова, младшая сестра того самого мальчишки, который вместе с Петькой разряжал когда-то заржавелую немецкую мину. — Непохоже, что из района, либо из самой области.

Ей никто не ответил.

В кабинете председателя Владимира Кузьмича сидели бухгалтер Никодим Павлович и бригадир Бережков. Владимир Кузьмич — человек приезжий, новый, четвертый председатель после того, который послал Лазарева на курсы, конечно, ничего не знал о нем. Он оторвался от беседы с бухгалтером и бригадиром, нетерпеливо спросил:

— Чем могу служить?

— Я Лазарев, — сказал вошедший и, сняв шляпу, ладонью пригладил вьющиеся, спадавшие на уши волосы. — Бывший ваш колхозник.

— Чем могу служить? — с некоторой досадой повторил Владимир Кузьмич.

— Ты? Петя! — взмахивая руками, подскочил Бережков. — Да тебя не узнаешь, здорово изменился, прямо как московский артист.

Стоя посреди комнаты, они долго не разнимали ладоней, и Лазарев растроганно смотрел на удивленно обрадованного Бережкова. Оба в этот момент ощутили наплыв взволнованности от припоминания того, что связывало их в детстве. По пухлым губам бухгалтера тоже расползлось некое подобие улыбки, лишь Владимир Кузьмич строго и недоуменно глядел на то, что происходит в его кабинете.

С уважением и даже почтительностью Бережков усадил Петьку на стул, сам примостился на подоконнике. Председатель окинул гостя изучающим взглядом, добродушно подсказал:

— Ну, я вас слушаю.

Лазарев ближе пододвинул стул.

— Вы меня не знаете, я еще до вас был послан колхозом учиться музыке. Так вот…

— Верно, верно, было такое, — вмешался Никодим Павлович. — Шесть месяцев по двести рублей переводили да на ваше содержание трудодни начисляли. По этому случаю шумели потом на отчетном собрании, взыскать хотели эти самые деньги.

— Так вот, — покосившись на бухгалтера, продолжал Лазарев. — Хочу, товарищ председатель, сделать так, чтобы я не задолжал колхозу и колхоз мне не был должен, придем, так сказать, к взаимному согласию. У меня есть предложение, если вы одобрите, буду рад.

— Ну, ну, — подстегнул живо заинтересованный Владимир Кузьмич.

— Хочу создать в вашем селе народный хор. Вы, конечно, понимаете, какое значение придается этому делу, говорить об этом не стоит, и если взяться как следует, оно пойдет, и пойдет успешно, совестью своей ручаюсь. Хор смог бы выступать и в колхозном клубе, и на более ответственной сцене. Нужно ваше согласие, ну и, разумеется, помощь.

— А еще что?

— Вот, пожалуй, и все. — Петька твердо свел брови. — Я думаю, люди охотно откликнутся. А хорошие голоса мы найдем, молодежи в селе много.

— Я в смысле оплаты, — покровительственно-шутливо подсказал Владимир Кузьмич.

— Ах это, — слегка отмахнулся Петька. — Как-нибудь обойдемся и без оплаты, не так это и важно. Да и перед колхозом я все-таки в долгу. — Он снова покосился на бухгалтера. — Ну, если возможно, бабке моей иногда помогите, скажем, огород вспахать или еще что-нибудь… А больше что же? Больше ничего не надо.

— Вот мое согласие, — Владимир Кузьмич протянул через стол руку. — В добрый час! Ни пуха, как говорится, ни пера.

Вот так случилось, что Петька Лазарев стал тем человеком, который положил первый и самый основной камень в предстоящую известность и даже славу рябоольховского хора.

Аверьян Романович не погрешил против истины, когда сказал Червенцову, что в Рябой Ольхе любят петь. В первый же приезд Лазарева хор был составлен, в основном из девчат, и занятия начались. Раз в неделю, по воскресеньям, хористы собирались в клубе. То, чем они занимались под руководством Лазарева, совсем не походило на простодушное, чистосердечное увлечение песнями, без которых не проходила ни одна гулянка на селе. Все представлялось иным, возвышеннее и значительнее того, к чему хористы привыкли. Лазарев приезжал из города с прекрасным аккордеоном лилового цвета, на котором каждая пуговка блистала снежной белизной. Девушки изумленно разглядывали его, боясь прикоснуться и пальцем, приглушенно вздыхали, — такую замечательную вещь им довелось видеть впервые. И руководитель казался им полным необычности, нельзя было поверить, что он внук Лазарихи, и они почтительно называли его Петр Анисимыч.

Даже удивительно, как за короткое время сделались всем заметны успехи хора, как будто сам собою сложился уверенный в себе певческий коллектив, во всем послушный Лазареву. Да и как не быть ему послушным, если он терпеливо добивался от хористов все большего и большего, и они, чувствуя его властную и требовательную волю, подчинялись с охотой.