Тетради дона Ригоберто

— Не смеши меня, только не сейчас, — взмолилась донья Лукреция. — Я тебя убью, просто убью, если ты не дашь мне кончить.

— Я тоже кончаю. Мы кончим вместе, я люблю тебя.

Через несколько мгновений он в изнеможении откинулся на спину, а она положила голову ему за плечо и попыталась вернуться к прерванному разговору. К шуму моря за окном примешивались крики то ли дерущихся, то ли влюбленных котов, изредка слышались автомобильные гудки и рев моторов.

— Я самый счастливый человек на земле, — произнес дон Ригоберто.

Донья Лукреция ласково потерлась о него.

— Так будет всегда? Мы сможем всегда быть счастливы?

— Так не бывает, — мягко ответил дон Ригоберто. — Счастье как вспышка. Исключение, случайность. Но в наших силах оживлять его снова и снова, не давать ему погаснуть. Все время раздувать огонек.

— Я начну тренировать легкие прямо сейчас, — заявила донья Лукреция. — Они у меня станут как мехи. А если огонь начнет гаснуть, я подниму такой ветер, что он разгорится пуще прежнего. Фффуууу! Фффуууу!

Влюбленные долго молчали, не разжимая объятий. Донья Лукреция лежала так тихо, что дону Ригоберто показалось, будто она заснула. Но глаза женщины были открыты.

— Я всегда знал, что мы будем вместе, — прошептал он ей на ушко. — Я хотел примирения, искал его много месяцев. Но не знал, с чего начать. И тогда ко мне стали приходить твои письма. Я разгадал твой замысел, любовь моя. Ты лучше меня.

Женщина ощутимо напряглась, но через мгновение снова расслабилась.

— Это была гениальная идея, с письмами, — продолжал дон Ригоберто. — С анонимками, я хочу сказать. Барочная загадка, блестящая стратегия. Сочинить, будто я посылаю тебе письма без подписи, чтобы у тебя появился предлог мне писать. Ты не устаешь удивлять меня, Лукреция. Я привык считать, что знаю тебя, но нет. Я и представить себе не мог, что в твоей головке могут созреть такие головоломки, такие ребусы. И ведь ты добилась своего, не так ли? К счастью для меня.

Вновь наступило молчание, дон Ригоберто чувствовал, как бьется сердце его жены, то контрапунктом, то в унисон с его собственным.

— Мне хотелось бы отправиться с тобой в путешествие, — мечтательно произнес он некоторое время спустя, чувствуя, что его начинает клонить в сон. — Далеко-далеко, в какое-нибудь экзотическое место. Где нас никто не будет знать и мы тоже никого знать не будем. Например, в Исландию. Скажем, в конце года. Я могу взять отпуск на неделю или даже на десять дней. Как тебе?

— Давай лучше съездим в Вену, — предложила она слегка заплетающимся то ли от приближающегося сна, то ли от лени, одолевавшей ее после занятий любовью, языком. — Посмотрим картины Эгона Шиле и места, где он их писал. Все эти месяцы я только и слышала, что о его жизни, полотнах и рисунках. В конце концов меня стало разбирать любопытство. Разве тебе не кажется странным, что Фончито помешался на этом художнике? Насколько я знаю, тебе Шиле никогда особо не нравился. Так откуда это увлечение?

Дон Ригоберто пожал плечами. Он понятия не имел, где искать корни помешательства своего сына.

— Решено, в декабре едем в Вену, — заключил дон Ригоберто. — Смотреть картины Шиле и слушать Моцарта. Он действительно никогда мне не нравился; но, возможно, настала пора поменять пристрастия. Если этот художник нравится тебе, он и мне должен нравиться. Не знаю, что нашел в нем Фончито. Ты совсем засыпаешь? А я тебе мешаю своей болтовней. Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи, — пробормотала донья Лукреция.

Дон Ригоберто подвинулся и согнул ноги, чтобы жена оказалась как бы сидящей у него на коленях, а донья Лукреция повернулась на бок, прижавшись спиной к его груди. В такой позе они засыпали все десять лет до разрыва. И вернулись к ней позавчера. Одной рукой дон Ригоберто обхватил плечо Лукреции, накрыв ладонью ее грудь, а другой обнял за талию.

Кошки, наверно, слюбились или завершили схватку и примолкли. Последний автомобильный гудок вместе с тарахтением мотора давно растворился в тишине. Пригревшемуся рядом с теплой женой дону Ригоберто казалось, что он, повинуясь сладостной инерции, скользит в спокойных и ласковых водах, а может быть, летит в космосе, навстречу льдистому сиянию звезд. Сколько дней, сколько часов еще продлится это ощущение безмятежного покоя, полной, нерушимой гармонии? Словно отвечая его мыслям, донья Лукреция произнесла:

— Сколько моих писем ты получил, Ригоберто?

— Десять, — ответил он, слегка запнувшись. — Я думал, ты спишь. А почему ты спрашиваешь?

— Я тоже получила от тебя десять анонимок, — ответила она, не двигаясь. — Я бы назвала это любовью к симметрии.

Теперь насторожился дон Ригоберто.

— Десять анонимок от меня? Я не написал тебе ни одного письма. Ни с подписью, ни без подписи.

— Конечно, — произнесла женщина, глубоко вздохнув. — Ты и сейчас ничего не знаешь. До сих пор бродишь в потемках. Ну хоть немножко начинаешь понимать? Я тоже не отправляла тебе анонимок. Всего одно письмо. Но то самое, одно-единственное и вправду написанное мной, я так и не отправила.