The Man of Property — Собственник

A carriage had driven up with late arrivals, and round the door hung some of those patient watchers of the London streets who spring up to the call of light or music; their faces, pale and upturned above their black and rusty figures, had an air of stolid watching that annoyed Soames. Why were they allowed to hang about; why didn't the bobby move them on?	Подъехала карета с запоздавшими гостями; около дверей стояла кучка тех терпеливых зевак — завсегдатаев лондонской улицы, — которых так притягивают освещенные окна и музыка; их запрокинутые лица, выделявшиеся бледным пятном над темными фигурами, смотрели вверх с тупым упорством, раздражавшим Сомса: зачем им позволяют слоняться по улицам, почему полисмен не прогонит их отсюда?
But the policeman took no notice of them; his feet were planted apart on the strip of crimson carpet stretched across the pavement; his face, under the helmet, wore the same stolid, watching look as theirs.	Но полисмен не обращал на зевак никакого внимания; широко расставив ноги, он стоял на красной дорожке, постеленной через тротуар; его лицо, видневшееся из-под каски, смотрело вверх с тем же тупым упорством.
Across the road, through the railings, Soames could see the branches of trees shining, faintly stirring in the breeze, by the gleam of the street lamps; beyond, again, the upper lights of the houses on the other side, so many eyes looking down on the quiet blackness of the garden; and over all, the sky, that wonderful London sky, dusted with the innumerable reflection of countless lamps; a dome woven over between its stars with the refraction of human needs and human fancies-immense mirror of pomp and misery that night after night stretches its kindly mocking over miles of houses and gardens, mansions and squalor, over Forsytes, policemen, and patient watchers in the streets.	Напротив, за решеткой, при свете фонарей виднелись ветки деревьев, блестящие, чуть трепещущие на легком ветерке; дальше — освещенные окна домов на другой стороне улицы, словно глаза, смотрящие вниз, в безмятежную темноту сада; а надо всем этим — небо, поразительное лондонское небо, подсвеченное заревом бесчисленных огней; звездный покров, вытканный из людских нужд, людских мечтаний, — необъятное зеркало, отражающее пышность и убожество, ночь за ночью дарящее свою мягкую усмешку множеству домов, парков, дворцов, лачуг, Форсайтам, полисменам и терпеливой кучке уличных зевак.
Soames turned away, and, hidden in the recess, gazed into the lighted room.	Сомс повернулся и из-за своего прикрытия снова посмотрел в освещенный зал.
It was cooler out there.	На балконе прохладнее.
He saw the new arrivals, June and her grandfather, enter.	Он видел, как вошли запоздалые гости — Джун с дедом.
What had made them so late?	Что их так задержало?
They stood by the doorway.	Они остановились в дверях.
They looked fagged.	Вид у обоих был измученный.
Fancy Uncle Jolyon turning out at this time of night!	Подумать только! Дядя Джолион выбрался из дому в такой поздний час!
Why hadn't June come to Irene, as she usually did, and it occurred to him suddenly that he had seen nothing of June for a long time now.	Почему Джун не заехала, как всегда, за Ирэн? И Сомс вдруг вспомнил, что Джун давно уже не показывалась у них в доме.
Watching her face with idle malice, he saw it change, grow so pale that he thought she would drop, then flame out crimson.	Глядя на нее с беспричинным злорадством. Сомс заметил, как Джун вдруг изменилась в лице, побледнела так, что, казалось, вот-вот упадет без чувств, потом залилась румянцем.
Turning to see at what she was looking, he saw his wife on Bosinney's arm, coming from the conservatory at the end of the room.	Повернувшись в направлении ее взгляда, Сомс увидел жену, выходившую под руку с Босини из зимнего сада в противоположном конце гостиной.