Тигр, олень, женьшень

Вышли на ночь глядя — экономили время. Впрочем, выше семидесятой параллели северной широты весенняя ночь — понятие относительное. Она больше походит на пасмурный день с каким-то сиреневатым оттенком маленького затмения. Здесь ее еще усиливают горы, а на берегу моря ночи уже нет вовсе: солнце только приспускается над горизонтом, плывет туманно-кровавое вдоль границы океана с небом и вновь начинает ползти вверх. Когда проснешься, даже глядя на часы, невозможно понять: утро это или вечер?

Долог путь на Ичувеем и тяжел. Шестьдесят с лишним километров подъемов и спусков, ключей и болот с высоченными кочками. А когда весь груз на плечах, тридцать километров за переход доводят до отупения; серо-белые к этому времени песцы, зайцы и стаи белых куропаток оставляют охотника равнодушным: только бы дойти, скинуть опостылевший рюкзак, сесть, а лучше лечь, вытянув ноги…

Утреннее солнце уже позолотило вершины каменистых чукотских сопок, когда наш отряд плотным табунком заполнил низкую землянку охраны геологической партии. И все, кроме двух сменяемых солдат, глотнув по кружке чая, улеглись вповалку на полу.

Проспали как убитые несколько часов, поели и снова в путь. Прибывшая с нами охрана осталась в землянке, дальше отправились восемь человек: четверо охотников и четверо рабочих прииска, откомандированные за диким луком, который еще предстояло найти по рассказам геологов и чукчей.

Теперь мы спускались уже одним из притоков Ичувеема, однако вокруг ничего не изменилось: те же каменистые холмы с карликовыми кустиками и брусничниками, серые сланцевые осыпи да бесконечные болота, усеянные высокими, похожими на тумбы кочками с торчащей на них блеклой прошлогодней травой. Ничего нового, никаких сказочных перемен, о которых столько говорилось и мечталось. Солнце спряталось за высокими вершинами, снова опускалась сиреневая полуночь, а мы, вяло переговариваясь, все шагали и шагали.

Но вот обогнули последний мысок, сделали шаг, другой и замерли. Почудилось, что нежданно-негаданно распахнулась потайная дверь в иной мир, мир фантастического острова «Земли Санникова». Пахнуло весной, потянуло теплыми, талыми болотами, распускающейся зеленью, донесся гогот гусей… Впереди, в широкой пойме, струилась с плывущими льдинами свинцовая река в нежно зеленеющих берегах! Ичувеем!

Если на всем северном побережье ни один кустик не поднимается выше колена, то здесь стояли давно позабытые в Заполярье заросли прибрежной ивы; они скрывали с головой, казались настоящими рощами. А рядом просторные отмели мелкого темно-серого песка, словно возделанные руками трудолюбивого огородника, щетинились куртинами полуметрового зеленого лука!

Чем объяснить такой контраст, о котором мы слышали, но в существование которого никогда до конца не верили? Составом почвы? Цепью гор, преградивших студеное дыхание Ледовитого океана?.. Не веря глазам, все ринулись к луковому полю, опустились на колени, сорвали по пучку, сунули в рот. Настоящий, живой! А ведь на Чукотке люди годами ели все консервированное и сушеное.

Теперь, весной, после долгой, темной, морозной зимы население нашего прииска «Южный», особенно женщины — два десятка молодых и чуть старше дам: старых там не водилось, — жаждало увидеть на столе живой, полный витаминов лук и свежую гусятину. На танцах в клубе они не скупились на улыбки, сулили охотникам спирт и особое расположение…

И вот он, лук, в наших руках, и гуси, правда, еще в небе, но тоже живые, гогочущие.

Пока мы ставили палатку, четверо молодых ребят, едва передохнув, нарвали огромные охапки лука, связали в пучки, доверху набили мешки и, помахав на прощание, тронулись в обратный путь. Стало еще тише и таинственнее, простор и безмолвие как-то оглушали.

На заре втроем отправились вверх, туда, где Ичувеем стеснен прижимом: здесь вода бежала заметно быстрее. Я замаскировался в кустах на излучине, где, заметил еще издали, время от времени тянули одиночки. Николай с Володей ушли выше.

Стараясь не делать лишних движений, осторожно посматривал по сторонам и вдруг на фоне голубовато-розового неба заметил приближавшегося гуменника. Гусак летел невысоко, не торопясь, забавно выворачивая голову боком, как бы что-то высматривая. Подпустив, я выделил почти по носику, ударил нулевкой. Гусак остановился, сломался в воздухе и рухнул на открытую вытаявшую полянку, на чистый серо-зеленый мох в нескольких шагах от скрадка. Лежал так красиво освещенный первыми лучами, что я не стал переносить его в тень на снег. А вскоре снял второго и бросил рядом. Третий гусь утянул довольно далеко. Притащив, я уложил его в тени под кустом на осевший снежный сугроб.

Солнце поднялось, стало припекать, занимался тихий, очень теплый и ясный для Чукотки день. На нашем берегу пролет прекратился, зато на противоположном, пологом, в полукилометре от реки, гуси устроили настоящий базар. Несколько стай нашли что-то привлекательное: они галдели, садились, взмывали, кружились и опускались вновь.