Том 4

— Ну, шут с тобой… Пусть новое, нынешнее. Наливай! — Тимофей выпил, не закусывая. — Вот и ты, Иван, и моя сестра сильно возрадовались, что на Кубани жизня наладилась. Станицы, верно, растут, заводишками обзаводятся, дороги повсюду асфальтовые. Магазины, культурность, клубы для кино и для танцев, — это есть. Сам видел. И машин на полях много. Бычьи упряжки начисто перевелись. Но вот ты ответь мне, Иван. Почему по всей стране с продуктами нехватка?

— Засуха же, недород…

— Э! Нет! Не скажи… Засуха не причина.

— Тогда что же за причина?

— Причина, Иван, была и осталась одна: лишили хлебороба его природной жадности, выхолостили из его души всякое желание приобретать, наживаться, богатеть. А хлебороб без жадности кто? Одна видимость. Он вроде б и трудится, вроде б и старается, а в руках у него одна вялость. Душа опустошилась — вот где сидит главная причина. Не мое, а общее, не для меня, а для всех…

— По старинушке, братуха, судишь о людях, — заметила Евдокия Ильинична, грустно глядя на брата. — Хлебороб-то народился новый. Возьми моего Илюшку. Один управляется на ста гектарах кукурузы и без всякой жадности. И разве у Илюшки душа выхолощена?

— Одиночки, сестра, бывали всегда, — сказал Тимофей. — И твой сын — одиночка… А массы? Отняли у людей стимул, как у дитяти цацку, а что дали взамен? Ничего…

— Не знаю, как где, а у нас в «Рассвете» стимул есть, — сказала Евдокия Ильинична. — Какой? А простой. Поработаем дружно — получим много, поленимся — получим мало… У нас есть даже премия за старательность. Илюшка постарался на кукурузе и получил денежки… Вот и стимул.

— Спору нет, выгода от общей обработки земли имеется, — согласился Тимофей, глядя в окно. — Не зря в народе говорят: гуртом и батька легко бить. Сообща ежели стараться для себя, для своей пользы…

— Старая песня: для себя, для своей пользы, — перебил Иван. — Все в ту, в кулацкую дудку дудишь?

— А ты послушай, отставной начальник, — продолжал Тимофей. — Общественному добру, как и машине, нужна хозяйская забота. Не дай, к примеру, машине горючего, не смазывай ее регулярно, и враз она разладится и начнет барахлить… Не усмехайся, Иван, а вникни в суть. Кто придумал ту новую машину, каковая зовется теперь колхозом? Ленин! Умнейшая была голова. Но придумать-то он новую машину придумал, все теоретически обосновал, обговорил, а как ее запустить в действие, как практически ею рулить, чтобы всему хлеборобству была выгода, на деле показать и научить не успел. Рано умер. А без Ленина все мы, как дети без батька, — трудновато нам. И через то и машина хлеборобская дает перебои и то двигается рывком, а то и задним ходом прет…

— Ну, заладил — машины, машины! — сердито сказала Евдокия Ильинична. — Ты что? Или за этим ко мне пожаловал? Осуждать да критиковать колхозы — дело легкое. Тут большого ума не требуется. Такая работенка и дураку по плечу. А ты сам засучи рукава да возьмись за ту машину… Умник какой отыскался!

— Не серчай, сестра, ить о чем же нам беседовать, как не о своем, хлеборобском! — Ища сочувствия, Тимофей посмотрел на молчавшего Ивана. — Ведь верно, Иван? О чем же нам еще балакать?

— Ни к чему все это, — глядя в окно, сказал Иван. — Дуся права. Дела нужны, а не слова. Слов и так много…

— Вот что, казаки, — повеселев, сказала Евдокия Ильинична. — Вы еще посидите, выпейте, закусите, побеседуйте. А я пока сбегаю на ферму. Меня телята давно ждут…

— Мне пора в дорогу. — Иван занялся своим чемоданом. — А ты, Тимофей, надолго забрел в наши края?

— Поживу… Ежели сестра не прогонит.

— Поживи, поживи, — сказала Евдокия Ильинична, повязываясь платком. — Завтра Илюша приедет. Потолкуешь с племянником о жизни… Вот Илюшка тебе все объяснит, не то что я…

— Спасибо, Дуся, за хлеб-соль и за приют. Может, больше и не доведется повидаться… Пойду.

Иван взял чемодан, попрощался и, ссутулясь на пороге, вышел из хаты. Евдокия Ильинична догнала его на улице, спросила:

— Кузьмич, так ты и не сказал, по какому делу заходил?

— Без всякого дела…

— Да как же без дела?

— Так… Заглянул тебя проведать. Ить не чужой?

— Ну, спасибо, что зашел.

— Детям только не говори, что я был… Забыли они меня, так пусть и не вспоминают.

— Ладно, не скажу, — пообещала Евдокия Ильинична. — Возьми вот… В дорогу.

— Что это?

— Харчишки… Кусок сала, хлеб… Пригодится.

— Да что ты, Дуся? Я еще не нищий.

Иван не взглянул на жену и поплелся по берегу. Евдокия Ильинична стояла возле хаты, держала в руках замотанные в полотенце хлеб и сало и горестным взглядом провожала человека, похожего на бродягу, пока он не скрылся за дальними вербами…

— Живешь с Иваном? — спросил Тимофей, когда сестра вошла в хату.

Евдокия Ильинична не ответила, будто и не слышала. Надела фартук, повязалась платком и заспешила через огород по знакомой, давным-давно протоптанной тропе.

Глава 11

У сестры Тимофей гостил больше месяца. Побывал в Зеленчукской у своего дружка Безбородова. Навестил знакомых в Сторожевой, Преградной. Всякий раз в Прискорбный возвращался молчаливым, невеселым.