Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов

Отправляться вверх но Неве было бы слишком тоскливо, да пожалуй у неё не было бы времени на такую долгую прогулку. Но Виктор не унывал. Нева была тотчас заменена Сестрорецком и качающаяся каюта – тряским вагоном. Сквозь стекла ресторана они смотрели, как дождь падал на белесое море, которое казалось светлее неба, но в сердце Виктора был такой же радостный ветер и трепетание, как и в тот счастливый день. Он даже искал искусственных аналогий, чтобы объяснить в благоприятную сторону все внешние явления; он говорил:

– Этот дождь похож на весенний: после него всё распускается, всё получает новую жизнь: листья, цветы, трава!

– Вы – ужасный фантазер, Виктор. Откуда вы знаете, что это именно такой дождь, как вам хочется? А может быть, он – грибной и после него пойдут только мухоморы.

Виктор смутился, но не хотел сдаваться.

– Нет, это хороший дождь, а это вы злая, Елизавета Петровна; выдумали какие-то мухоморы.

– Ничего я не выдумываю. Это вы фантазируете насчет дождя, а просто – дождь, как дождь.

Выло очень неудобно сейчас объясниться в любви, потому Виктор, оставив аллегорические намеки, стал опять говорить просто, как с приятелем.

В Сестрорецке больше делать было решительно нечего. Они потряслись обратно в город, решив вечером пойти в какой-нибудь летний театр. Елизавета Петровна заехала домой, чтобы переодеться, а Виктор в ожидании наигрывал какие-то вальсы на рояле, от которого пахло формалином.

– Ну вот, я и готова.

Никогда Елизавета Петровна не казалась Виктору такой красивой и желанной.

– Постойте, взяла ли я ключ? – сказала она, как только хлопнул французский замок. Оказалось, что и ключ, и портмоне она оставила в запертой квартире. Швейцар пошел к дворнику, чтоб, отворив черный ход, дать возможность господам снова попасть в комнаты.

– Я удивляюсь, что со мной случилась такая рассеянность! – говорила Елизавета Петровна, сидя на подоконнике.

– Может быть, вы так и хороши сегодня оттого, что рассеяны. Я вас никогда еще не видел такой красивой и милой.

– Если вы хотите говорить комплименты, должна сказать, что вы выбрали самую неподходящую минуту.

– Я вам не хочу говорить комплименты, я серьезно и искренно вас люблю.

– Ну да, я это знаю, я сама к вам отношусь отлично.

– Я не про то говорю. Я говорю, что я вас люблю, Елизавета Петровна.

– Вы хотите сказать, что вы в меня влюблены?

– Это не совсем выразило бы то, что я чувствую, потому что свое чувство я считаю редким и для меня единственным.

– Вы мне объясняетесь в любви?

– Да.

– Это где-то у Чехова делают предложение на лестнице, так что пожалуй это можно счесть и романичным, но я нахожу это место неудобным для таких объяснений.

– Я не знаю, у Чехова это, или не у Чехова, но, только я вас люблю и жду, что вы мне ответите.

– Идемте на верх, нам уже отворяют дверь.

Когда они вошли снова в квартиру, и Елизавета Петровна нашла свой ключ и портмоне, она вдруг сказала:

– А знаете что, Виктор? Вы не сердитесь, а в театр я не поеду. Я устала, завтра много дела, а у меня болит голова.

– Это от моего разговора у вас голова разболелась?

– Нет, нет. Я просто устала и выпила вина больше, чем нужно.

– В таком случае, вы мне позволите посидеть с вами?

– Какой вы смешной: ведь я сейчас разденусь и лягу спать. Вы пожалуйста не стесняйтесь, а завтра часа в три мы увидимся.

– А что же вы мне ответите?

– Я только попрошу вас не сердиться и не думать, что я могу над вами смеяться. Я вам очень благодарна за то, что вы мне сказали.

IV.

Виктор так был расстроен, что, придя домой, не заметил двух писем, лежавших у него на столе. Какие могут быть письма? – от кого? Разве кто-нибудь существует? Никто, ничто не должно существовать! А между тем, конечно, существовали и летняя квартира, и город за окном, и начавшее делаться ясным небо, и два конверта на столе. В одном из них без всякой записки оказались деньги, занесенные Козаковым, в другом длинное письмо от сестры, где она писала, что ей хуже и что она выезжает в Петербург, чтобы посоветоваться с докторами, покуда совсем не свалилась.

– Тороплюсь тебе написать, чтоб ты не уезжал в Калугу и мы с тобой не разъехались.

Виктор прочитал письмо два раза, чтобы понять его, так он был далек мыслью и от сестры Тани, и от Козакова, и от всего на свете.

Вымытый месяц боком повис над соседним куполом.

– Ну что ж? Буду жить без любви, как многие, как тот же Козаков. Может быть, это даже веселее, свободнее. Уверен, что он сидит теперь где-нибудь в Буффе, потом поужинает с девицей и на утро ее забудет. Она нисколько не повлияет на его жизнь.

Он вспомнил разные романы, где описывались такие разочарованные весельчаки, это даже может быть поэтично. Может быть, сама судьба о нём заботится и посылает в одну и ту же минуту и отказ от любви, и лишние деньги. Если хотите, тоже удача.