Читаем Том 4. Наша Маша. Литературные портреты полностью

Том 4. Наша Маша. Литературные портреты

В деревне много детей и очень почему-то много маленьких, двух-трехлетних, очень разбитных, очень живых и самостоятельных. Девочки пяти и шести лет везли нарядную немецкую кукольную коляску, в которой спала большая и нарядная немецкая кукла. Не успели мы к ним приблизиться, Маша – с очень серьезным и даже деловым видом – к девочкам:

– Тебя как зовут? А сколько тебе лет? А тебя как зовут? А сколько тебе лет?

Девочки дали ей покатать коляску, и Машка ее катала, пока папа не сказал «довольно».

. . . . .

Перед сном ходили ненадолго за калитку и в соснячке у дороги нашли два моховичка и одну горькушу.

Машке очень понравилось, как я потом рассказывал об этом событии, и она заставила меня много раз повторять этот рассказ:

– Идем мы с Машей, она говорит: «Папа, смотри – грибы!» Я говорю: «Нет, это поганки». – «Да нет, ты посмотри!» – «Нет же, Маша, я же тебе говорю: это поганки!» – «Да ты посмотри!» – «Оставь, пожалуйста! Я ж говорю тебе – это поганки». – «Ты посмотри, пожалуйста». – «Ну хорошо, ну пожалуйста… Посмотрю. Я ж говорил тебе… я ж говорил, что это пог… гм… гм… да нет, это не поганки!»

Приблизительно так и было. Машка действительно лучше меня разглядела, что моховики.

Заливалась, покатывалась, когда я «в лицах» изображал эту сценку.

. . . . .

На днях – чрезвычайное происшествие. Машка сорвала с хозяйской грядки маленький огурец. После она объяснила мне, что нечаянно наступила на огурец, когда прогоняла с грядки кошку. Но тут, не разобравшись в чем дело, на нее все накинулись: укоряли, стыдили, ахали и охали. И она не успела слова сказать в оправдание. И как раз в эту минуту в саду появился старик с седой щетиной на щеках, с пьяными мутными глазами и в защитной солдатской пилотке на голове. Старик пришел к хозяину подряжаться – насчет колодца, кажется. Но Машка страшно перепугалась, уверенная, что старик пришел за ней.

Вечером она мне рассказывала:

– Сегодня дядя с мешком приходил, который непослушных детей забирает. Такой страшный… настоящий страшный.

А вчера, возвращаясь из леса, мы проходили мимо еврейского кладбища, где всегда отчаянно лает мохнатая рыжая собачка. Сейчас эта собака лежала на стоге сена, а рядом с ней стоял тот страшный старик. Машка узнала его, и ей стало еще страшнее. Страшный старик стоял рядом со страшной собакой.

. . . . .

Луна вчера вечером была золотисто-красная, большая.

Машу раздевали, готовили ко сну, когда она увидела в окошко это чудо природы.

– Ой, мама? Что это? Солнце?

– Нет, Машенька, это луна.

– А почему она такого цвета?

– Не знаю, Маша.

– Наверно, она гуляла много и потому румяная стала?

Пришла в долгополой ночной рубашке ко мне:

– Папа, ты видел, луна какая толстая?!

А часа через два проснулась, лежит в своей кроватке и думает.

– Ты что, Маша?

– Я все думаю, почему луна такого цвета.

. . . . .

Идем домой – полем по узкой тропинке.

– Ой, я крапивой укусилась!..

. . . . .

Жгучая тайна жизни и еще более страшная, волнующая тайна смерти.

– Папа, что такое «марка»?

– А это вот такая картинка, которую наклеивают на конверт, на письмо.

– А зачем?

– А затем, чтобы письмо дошло по адресу.

– Кому?

– Кому мы напишем. Вот я напишу, например, бабушке, или Павлику, или тете Ляле…

– А Васе?

– Что Васе?

– А где он?

– Кто?

– Вася?

– Какой Вася?

– Маленький который… когда ты маленький был.

– Мой брат?

– Да.

– Он умер… погиб на войне.

Пауза. Маша напряженно думает. Потом говорит:

– Ты знаешь, у меня была книжка. Там было написано: птичка умерла. Ей не давали пить и есть, и она умерла.

10.7.60.

Кто-то при Маше сказал, что в Луге она спит гораздо лучше, чем спала в Ленинграде.

Она мне объяснила, почему это так:

– В Ленинграде я один раз очень страшный сон видела… А в Лугу он не может приехать – у него денег нет.

– У кого денег нет? Кто не может приехать?

– У сна. Он билет не может купить.

11.7.60.

На днях ей сказали, что у ее троюродной сестры Иры будет ребеночек и что Маша после этого станет тетей.

Не хочет быть тетей. Чуть не плачет.

– Нет, нет! Я хочу быть девочкой.

Думает, что если тетя, – значит, будет мазать губы, ходить на каблуках и поддерживать скучные разговоры с другими тетями. И в куклы нельзя играть, и на одной ножке прыгать.

. . . . .

Огорчают меня ее необъяснимые и непобедимые страхи. Боится, например, насекомых: мух, комаров, пауков. Пять минут назад я обнаружил на веранде полураздавленного жука. Взял его в руки. Что было с Машкой! Воет так, что губы дрожат:

– Бою-у-у-усь!!

И в рев:

– Хочу ма-аму! Ма-аму хочу!

Объяснил ей, что плакать следовало бы не ей, а жуку. Ведь он теперь или умрет, или хромать будет.

Перестает плакать.

– А дети у него есть?

– Есть, наверное. Вот они ждут папу, а папа не идет.

Слезы почти уже высохли. Только одна слезинка, расплываясь, ползет по щеке к губам.

– Знаешь что? Надо его смазать йодом.

– Да, – говорю, – пожалуй.

Пошел искать жука. Но ей уже опять страшно. Кричит вдогонку:

– Не надо! Не надо йодом!