Том 4. Пробуждение. Эвелина и ее друзья

В некрологе о Степуне почти ничего не сказано о философии, зато дан замечательный живой портрет. Окончание очерка можно было бы прямо вставить в любой газдановский роман или рассказ: по стилю и содержанию оно полностью подходит. Темы смерти и справедливости, так же как ритм и словарь последнего абзаца – это типичный Газданов.

Заметка к девяностолетию Б. К. Зайцева больше говорит о писателе Зайцеве тем, чего в ней нет: ни одного слова о писательском таланте или мастерстве, о языке или стиле! Газданов перечисляет произведения Зайцева и даже пересказывает один рассказ (что делает довольно редко), но ни слова о том, хорошо или плохо это написано. Он подчеркивает возраст Зайцева, его девяностолетие, чем тонко внушает: Зайцев – писатель другой эпохи, он не современный автор. Этому содействуют и наблюдения о том, что Зайцеву было двадцать девять лет, когда умер Толстой, что Зайцев «вне времени», что «в его книгах удивительная неподвижность», что по вкусу он близок Жуковскому (архаичность которого Зайцев даже как будто не чувствует!..), Тургеневу, Чехову. Все это не случайные замечания: по сути, Газданов говорит о том, что миросозерцание Зайцева не современное, он не выражает свою эпоху, двадцатый век, не отзывается на нее, а просто повторяет христианские истины.

Интересно и парадоксально сравнение его с Алдановым, который в описании Газданова во всем противоположен Зайцеву. Алданов ни во что не верил: ни в прогресс, ни в религию, ни в историю, ни в искусство, ни в людей, ни в какие бы то ни было нравственные ценности, но, несмотря на этот полный пессимизм, он был человеком «безупречной нравственности», он упорно работал и писал всю свою жизнь. Эта «загадка Алданова» применима и к Зайцеву: зачем человек пишет всю свою жизнь, если он верит, что все, что надо сказать, уже сказано (в Библии), если он находит мир сотворенным Божьей волей именно таким, каким он должен быть, и изменять его не надо и нельзя. При чтении текста передачи «Оценка творчества и испытание временем» становится еще более ясным, что ссылка на Жуковского, это не комплимент Зайцеву. Хотя Газданов признает подлинность таланта Жуковского, но все-таки ставит его во второй ряд русской литературы; это ясно из его замечания после цитаты из Пушкина: в этих двух строчках Пушкина «больше подлинной поэзии, чем во всем, что написал Жуковский».

В передаче «Оценка творчества и испытание временем» очень типичен для Газданова выбор цитаты из Ходасевича о том, что долг поэта «победителей не славить… побежденных не жалеть». Или мысль о том, что Тридцатилетняя война имела небольшое значение в истории человечества по сравнению с тем, что произошло в голове Декарта в одну ульмскую ночь, когда родились основные положения трактата «Рассуждение о методе». Или такая фундаментальная идея, часто встречающаяся в творчестве Газданова: «надо иметь мужество отказаться от иллюзий» (в связи с этим имеется в виду, что большинство современных писателей, советских или эмигрантских, будет неизбежно и «заслуженно» забыто). У Газданова встречаются и весьма спорные мысли. В «Оценке творчества и испытании временем» он пишет о беспощадности и безвозвратности «приговора времени» в отношении «незаслуженно забытых» писателей. Но мы знаем, и Газданов не мог этого не знать, что бывают случаи «возврата незаслуженно забытых», каждая эпоха открывает прошлое заново, выбирает новых фаворитов.

Вместе с тем передача эта интересна как краткое, сжатое изложение некоторых основных эстетических взглядов Газданова. Относясь к «литературоведению» с иронией, он, как писатель, прекрасно понимал вопросы и проблемы «ремесла», а как человек высокой нравственности и духовности – и неэстстические задачи искусства. Он очень любил Толстого, в отличие от Достоевского, и неоднократно цитировал его в связи с размышлениями о качествах талантливого писателя и настоящего искусства. Можно считать его эстетическим кредо перефразированную цитату: «Умение видеть то, чего не видят другие»: оригинальность, новый, свой, образ видения; «ясность изложения» – стиль, язык, форма, выражающая содержание и точно соответствующая ему; «искренность» – отсутствие любой фальши, нечистых и неуместных (коммерческих или политических) намерений, неизбежно и неизменно извращающих искусство; «правильное, то есть нравственное отношение автора к предмету» – возможно, самое важное, но наиболее трудно определимое качество, дающее писателю «глубину проникновения и понимания» своего предмета, придающее его произведению духовную серьезность и универсальность, что и позволяет выдержать испытание временем.

Л. Диенеш

Русская поэзия на французском языке^*

Передача 1965 г. Существует в магнитофонной записи. Печатается впервые. Подготовка текста и публикация С. Никоненко.

…Антология под редакцией Эльзы Триоле. – Имеется в виду издание: La poesie russe. Ed. bilingue. Anthologie rdunie et pubi, sous la dir. de Elsa Triolet. [Paris] Seghers, 1965.