Том 9. Лорд Бискертон и другие

Женская интуиция — поразительнейшая штука. Скорее всего, любой психиатр, дослушав до этого места, прыгнул бы на Джорджа и, прижимая его к полу одной рукой, другой подписал бы необходимое свидетельство. Но Молли проникла в самую суть и умилилась. Она поняла одно: этот молодой человек столь высокого мнения о ней, что, несмотря на всю свою болезненную застенчивость, все-таки решился проникнуть в дом под идиотским предлогом. Словом, она опять убедилась, что Джордж — сущий ягненочек, и ей захотелось погладить его по головке, поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.

— Как мило с вашей стороны!

— Люблю собачек, — хрипло выдавил Джордж.

— Это видно.

— А вы любите собачек?

— Просто обожаю!

— И я тоже. Обожаю.

— Да?

— Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а я вот люблю. На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он нырнул с головой в волны истинной литании.

— Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотч-терьеров, и сэлихемских, и фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев, мопсов, мастифов и далматинцев. И водолазов, и сенбернаров, пуделей, шпицев…

— Ах, вон что! — перебила Молли. — Вы любите всяких собак.

— Да, — подтвердил Джордж. — Очень люблю. Всяких.

— И я тоже. Есть в них что-то такое…

— Есть. Конечно, и в кошках…

— Да, правда?

— И все-таки кошки — не собаки.

— Да, я тоже заметила…

Наступила пауза. Страшно страдая — ведь на этой теме он мог бы развернуться, — Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.

— Значит, вы приехали с Запада? — поинтересовалась она.

— Да.

— Там, наверное, красиво.

— Да.

— Прерии всякие…

— Да.

— А вы не ковбой?

— Нет. Я — художник!

— Художник? Пишете картины?

— Да.

— И у вас есть студия?

— Да.

— А где?

— Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».

— «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?

— Да. Да. Конечно.

— Он такой душечка, правда? Я знаю его всю жизнь.

— Да.

— Наверное, это так увлекательно — быть художником?

— Да.

— Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось по телу Джорджа.

— Могу я прислать вам одну? — проблеял он.

— О, конечно!

Джордж так воспрял от такого непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе этой девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы он почувствовал себя почти легко.

К. несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.

— Что ты тут делаешь, Молли? — осведомилась она. Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.

— Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч — художник! Он пишет картины!

Миссис Уоддингтон не ответила, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не рассматривала — так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызывало никаких личных чувств.

Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Описания Молли обеспокоили миссис Уоддингтон еще в спальне, и теперь они вынырнули из глубин подсознания, как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и некрасивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.

Кажется, она говорила, что он будет задыхаться, краснеть, ломать пальцы, странно булькать, пыхтеть и топтаться… Точно так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал самое дурное воздействие на Джорджа Финча, и редко, за всю его карьеру, удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, пожалуйста!

Да еще художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не жаловала больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он — один из них!

— Наверное, — сказала Молли, — нам лучше подняться наверх?

Миссис Уоддингтон очнулась от транса.

— Тебе лучше подняться наверх!

Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.

— Я… э… наверное… — пролепетал Джордж. — Уже поздновато…

— Вы не уходите? — забеспокоилась Молли.