Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Геббельс как будто удовлетворился этим объяснением. Он пребывал в прекрасном расположении духа и подробно рассказал Гиммлеру о происшедшем, не преминув подчеркнуть, что единолично справился с мятежом. «Какие идиоты! Какое ребячество! Я бы на их месте действовал иначе. Почему они не захватили радиостанцию и не обратились к нации со своими лживыми призывами? Подумать только, они поставили часовых у моей двери, но не помешали мне связаться с фюрером и мобилизовать все ресурсы! Они даже не отключили мой телефон! Быть в выигрышном положении и так напортачить! Жалкие дилетанты!.. Они слишком полагались на традиционное повиновение и считали само собой разумеющимся, что офицеры и солдаты будут беспрекословно выполнять их приказы. Это и обрекло их на поражение. Они забыли, что за последние годы национал– социалистическое государство научило немцев разбираться в политике. В наши дни просто невозможно заставить людей автоматически исполнять приказы кучки генералов. – Геббельс вдруг резко оборвал самовосхваления и обратился ко мне: – Дорогой герр Шпеер, я должен кое-что обсудить с рейхсфюрером наедине. Доброй ночи».

На следующий день, 21 июля, всех влиятельных министров пригласили в Ставку для поздравлений фюрера. К моему приглашению прилагалась просьба привезти двух моих главных помощников Дорша и Заура – необычная просьба, особенно если учесть, что все остальные министры прибыли без заместителей. На церемонии Гитлер приветствовал моих подчиненных с демонстративной сердечностью, а меня удостоил лишь небрежным рукопожатием. Свита Гитлера также вела себя с необъяснимой сдержанностью. Как только я вошел, разговор прервался, присутствующие либо отвернулись, либо покинули помещение, а Шауб, адъютант Гитлера, многозначительно сказал мне: «Теперь-то мы знаем, кто стоял за покушением на фюрера» – и так поспешно удалился, что я не успел ни о чем расспросить. Заура и Дорша пригласили на вечернее чаепитие в узком кругу. Я же подобного приглашения не получил. Все было очень странно, и я встревожился.

А вот Кейтель, которого в последние недели много критиковали, вернул себе расположение фюрера. Гитлер с удовольствием повторял, как после взрыва, вскочив на ноги и увидев его, невредимого, Кейтель бросился к нему, восклицая: «Мой фюрер, вы живы, вы живы!» – и, забыв о субординации, жарко его обнял. После столь ярких доказательств преданности Гитлер никак не мог распрощаться с Кейтелем и даже проникся к нему теплыми чувствами, тем более что Кейтель казался самой подходящей кандидатурой на роль жестокого мстителя. «Кейтель сам чуть не погиб, – заявил Гитлер. – Он никого не пощадит».

На следующий день Гитлер обращался со мной более дружелюбно, и свита тут же последовала его примеру. В чайном домике фюрер провел совещание, на котором присутствовали Кейтель, Гиммлер, Борман, Геббельс и я. Не ссылаясь на меня как на автора идеи, Гитлер сделал то, к чему я призывал его еще две недели тому назад: назначил Геббельса имперским уполномоченным по всеобщей мобилизации. Счастливо избежав смерти, Гитлер стал более решительным и проявил готовность осуществлять меры, в необходимости которых я и Геббельс убеждали его более года.

Затем Гитлер обратился к событиям последних дней. Он ликовал: наконец-то в войне наступил коренной перелом. Дни предательства позади; другие, более компетентные генералы возьмут на себя командование войсками. По словам Гитлера, только сейчас он осознал, как прав был Сталин, когда уничтожил Тухачевского. Это был важнейший шаг на пути к военным успехам. Ликвидировав свой Генеральный штаб, Сталин освободил место для молодых энергичных командующих, не скованных опытом службы в царской армии. Прежде, как заявил Гитлер, он считал обвинения, выдвигавшиеся на московских процессах в 1937 году, сфабрикованными, но теперь, после событий 20 июля, он допускает их обоснованность. И хотя он по-прежнему не располагает никакими уликами, нельзя исключить возможность вероломного сотрудничества русского и германского генеральных штабов.

Все согласились с этими измышлениями. Геббельс обрушился на генералитет с оскорблениями и презрительными замечаниями. Я попытался возразить, но Геббельс резко меня оборвал, а Гитлер не стал вмешиваться[272].