Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Борман тем временем разрабатывал собственные планы. После ареста Брандта статс-секретарь Клопфер сообщил мне, что арест был спровоцирован Борманом и этот удар нацелен также и на меня. Борман явно — и совершенно безосновательно — полагал, что Брандт являлся главным проводником моего влияния на Гитлера. Клопфер посоветовал мне проявлять максимальную осторожность и избегать необдуманных замечаний[325].

Вражеское радио передало несколько встревоживших меня сообщений. В одном говорилось, что я помог выйти на свободу своему племяннику, приговоренному военным трибуналом за чтение трудов Ленина[326]. В другом — что готовится арест моего сотрудника Карла Хеттлаге, никогда не пользовавшегося доверием партии, и будто бы в одной из швейцарских газет было прямо сказано, что вести переговоры о капитуляции Германии можно только с бывшим главнокомандующим сухопутными силами Браухичем и мною. Может, противник пытался расколоть немецкое руководство, может, это были просто слухи.

В те дни полного развала армейское командование втайне выделило мне несколько надежных офицеров-фронтовиков, вооруженных автоматами. Я разместил их в своей квартире. На крайний случай у нас была восьмиколесная бронированная машина разведки, на которой мы, как предполагалось, бежали бы из Берлина. По сей день я так и не узнал, кто именно и на основании какой информации отдал приказ о моей охране.

Неумолимо приближался штурм Берлина. Гитлер уже назначил генерала Реймана военным комендантом города. Поначалу Рейман оставался в подчинении генерала Хайнрици, главнокомандующего группой армий, растянувшейся от Балтийского моря вдоль Одера до Франкфурта-на-Одере и далее еще километров на 100. Я полностью доверял своему старому знакомому Хайнрици, ибо он совсем недавно помог мне в целости и сохранности сдать противнику Рыбникский угольный бассейн. А потому, когда Рейман приказал подготовить к взрывам все берлинские мосты, я немедленно выехал в штаб Хайнрици, расположенный около Пренцлау. Это случилось 15 апреля, за день до начала наступления русских войск на Берлин. В качестве технической поддержки я захватил с собой члена берлинского магистрата Лангера, отвечавшего за автомобильные дороги, и начальника берлинской железной дороги Бекка. По моей просьбе Хайнрици приказал Рейману принять участие в совещании.

Оба технических эксперта наглядно продемонстрировали, что запланированные разрушения повлекут гибель Берлина, о чем я уже сообщал Гитлеру в своем меморандуме от 15 марта 1945 года. Комендант сослался на приказ Гитлера защищать Берлин всеми доступными средствами:

— Я должен сражаться и, следовательно, должен уничтожить мосты.

— Но только в направлении главного удара? — уточнил Хайнриси.

— Нет, везде, где развернутся бои, — ответил генерал Рейман.

Я спросил, подлежат ли уничтожению все мосты в центре города, если дойдет до уличных боев, и Рейман ответил утвердительно. Тогда я воспользовался своим испытанным аргументом:

— Вы готовы сражаться, потому что верите в победу?

Генерал на мгновение растерялся, но выбора у него не было; и на этот вопрос пришлось ответить утвердительно.

— Если будет разрушен Берлин, — сказал я, — то и промышленные объекты выйдут из строя на обозримое будущее. А без промышленности войну не выиграть.

Рейман не знал, как выйти из затруднительного положения. К счастью, генерал Хайнрици выдвинул весьма необычное предложение: удалить взрывчатку из подрывных зарядов на всех главных магистралях автодорожной и железнодорожной сети Берлина; мосты взрывать только в ходе военных действий[327].

Когда мы остались наедине, Хайнрици сказал:

— Благодаря этим распоряжениям ни один мост в Берлине не будет уничтожен, ибо не будет никакого сражения за Берлин. Если русские прорвутся к Берлину, один наш фланг отойдет на север, а второй на юг. На севере мы укрепимся вдоль системы каналов восток — запад. Правда, боюсь, что там мосты придется взорвать.

Я понял, что он имеет в виду:

— Значит, Берлин мы сдадим быстро?

— По крайней мере, без особого сопротивления, — согласился генерал.

На следующее утро, 16 апреля, меня разбудили очень рано. Мы с подполковником фон Позером собирались наблюдать за последней решающей битвой этой войны, советским наступлением на Берлин, с вершины холма над Одербрухом близ Врицена. Только в густом тумане практически ничего не было видно. Через несколько часов лесник сообщил, что наши войска отступают и скоро здесь будут русские. Так что мы тоже отступили.