Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается

– Полынь, – задумчиво протянул Клаус и опять перелистнул страницы. – Кит один раз упоминала полынь. – Клаусу представилась бедная Кит, одна, на прибрежной отмели. – Она сказала: «Чай должен быть горьким, как полынь, и острым, как обоюдоострый меч». То же самое нам говорили, когда принесли чай перед началом суда.

– Полыни тут нет, – сказала Солнышко.

– Ишмаэль тоже что-то говорил про горький чай, – вспомнила Вайолет. – Припоминаете? Его ученица еще боялась отравиться.

– Как мы, – сказал Клаус, ощущая, как грибок разрастается внутри. – Жаль, что мы не дослушали эту историю до конца.

– Жаль, что мы не слышали всех историй. – Голос у Вайолет, сдавленный грибком, звучал хрипло и грубо. – Лучше бы наши родители рассказали нам все, чем укрывать нас от вероломства мира.

– А может, они и рассказали. – Голос у Клауса был такой же густой, как у сестры. Он направился к большим креслам в центре комнаты и поднял книгу «Тридцать три несчастья». – Они записывали тут все свои секреты. Если они спрятали хрен, мы найдем про это в книге.

– У нас нет времени читать всю книгу, – возразила Вайолет, – как и обшаривать чащобу.

– Если не успеем, – с трудом выговорила Солнышко сквозь мешавшие стебли грибка, – хоть умрем, читая вместе.

Старшие мрачно кивнули, и все трое обнялись. Как и многие люди, Бодлеры порой поддавались любознательности и меланхолии, и тогда они ненадолго задумывались о возможных обстоятельствах собственной смерти. Хотя, надо сказать, с того злосчастного дня на Брайни-Бич, когда мистер По сообщил им о страшном пожаре, дети столько времени провели в стараниях избежать смерти, что в свободное время предпочитали об этом не думать. Большинство людей, разумеется, не выбирают обстоятельств своей смерти, и если бы Бодлерам предложили сделать выбор, они бы захотели дожить до весьма преклонного возраста, и, кто знает, возможно, так и случилось бы. Но если трем детям суждено было погибнуть в юном возрасте, то погибнуть рядом друг с другом, читая слова, написанные когда-то мамой и папой, им казалось гораздо приятнее, чем многое другое, что им предлагало воображение. Поэтому трое Бодлеров уселись рядышком в одно из больших кресел, предпочтя тесноту большему простору, сообща открыли громадную книгу и стали переворачивать страницы, пока не дошли до места бодлеровской истории, когда родители очутились на острове и начали вести записи. Записи, сделанные папиной рукой, чередовались с мамиными, и дети представляли, как родители сидели в этих самых креслах, читали написанное вслух и предлагали те или иные добавления к списку людских преступлений, безумств и несчастий, составлявших книгу «Тридцать три несчастья».

Детям, конечно, хотелось бы смаковать каждое слово, написанное родителями (вероятно, известное вам слово «смаковать» здесь имеет смысл «читать медленно, ибо каждая фраза, написанная родительским почерком, была загробным даром»), но, поскольку яд медузообразного мицелия проникал в них все глубже и глубже, детям приходилось лишь бегло просматривать книгу и только выискивать на каждой странице слово «хрен» или «васаби». Как вы знаете, если приходится быстро проглядывать книжку, впечатление получается странное, обрывочное, да еще некоторые авторы вставляют в середине книги непонятные фразы, чтобы запутать тех, кто бегло просматривает книгу. «Три коротеньких человечка несли большую деревянную доску, разрисованную под гостиную». Отыскивая нужный им секрет, Бодлеры наталкивались на другие родительские тайны, подмечали имена людей, которых знали родители, и разные сведения, которые родители шепотом передавали этим людям, коды, заключенные в этих словах, и многие другие интригующие детали. Детям хотелось когда-нибудь получить возможность перечитать «Тридцать три несчастья» не в такой спешке. Но в этот день они читали всё быстрее и быстрее, отчаянно отыскивая тот единственный секрет, который мог их спасти. А час уже истекал, и медузообразный мицелий все быстрее и быстрее разрастался у них внутри, как будто смертоносному грибу тоже было некогда смаковать свое коварное продвижение. Бодлеры читали и читали, и им становилось все труднее и труднее дышать, и когда наконец Клаус увидел одно из слов, которые искал, то он даже подумал было, что это только галлюцинация, вызванная стебельками и шапочками, разрастающимися внутри его.

– Хрен! – сказал он хриплым голосом. – Смотрите: «Паникерство Ишмаэля помешало продолжить работу над туннелем, хотя у нас имеется избыток хрена на крайний случай».

Вайолет начала говорить, но подавилась грибком и долго кашляла.

– Что значит «паникерство»? – наконец выговорила она.

– Избыток? – Голос у Солнышка, сдавленный стеблями и шапочками, прозвучал не громче шепота.