Вельма перевесилась через подоконник и протянула руки:
— Бросай!
— Я не все шипы обрезал. Поранишься.
Вельма рассмеялась — хитрец! Двинулась через вестибюль, стараясь идти неторопливо. Открыла дверь.
Лилан взбежал по лестнице, упёрся плечом в створку:
— Не впустишь?
Вельма вспыхнула:
— Лилан! Я очень жалею, что когда-то позволила тебе поцеловать меня.
— Тебе не понравилось?
— Нет, Лилан. Мне было хорошо.
— Тогда в чём дело?
Вельма забрала букет, уткнулась лицом в розы, вдохнула дурманящий аромат:
— Я не хочу, чтобы стало плохо. — И закрыла перед носом Лилана дверь.
Часть 13
«День да ночь — сутки прочь», — приговаривал каждый вечер Тиваз, провожая Адэра и Мебо до избы Валиана. Прощались не сразу, долго сидели на крыльце и молчали. О чём думал старейшина Зелейнограда? — в голову не заглянешь (как оказалось, Зелейноград — название не посёлка, а всех земель климов). Мебо, вероятнее всего, вслед за сердцем возвращался в детство, пропитанное ароматом материнских рук. А Адэр упорно и безрезультатно бился в дверь, за которой таилась причина, заставившая Великого создать резервацию.
В Зелейнограде всего было вдоволь: поля, сады, пастбища… Климы не бедствовали, хотя ничего, кроме работы, не знали. Вставали с первыми петухами, ложились спать затемно. Но что-то было не так… Адэр никак не мог понять, что не даёт ему покоя.
Изба Мебо пустовала много лет, и страж сам предложил Адэру пожить у Валиана. Разана выделила гостям не новую, но сносную одежду из гардероба мужа, притащила от соседей две раскладушки. Вкусно готовила, стирала, в конце дня наполняла в огороде большую бочку горячей водой, в которой запаривала еловые ветки, и Адэр ночами наслаждался запахом хвои, исходившим от чистого тела.
С первыми лучами солнца Адэр и Мебо садились на лошадей, вместе с Тивазом наведывались на фермы, проверяли склады, где хранилась сельскохозяйственная продукция. А чаще просто скакали по полям и лугам. Вечерами прогуливались по посёлку и с наступлением сумерек отправлялись домой. Их постоянным попутчиком был моранда. Оставаясь один, он скулил, доводя Разану до слёз. Адэр сжалился и над хозяйкой, и над щенком — слепой, беспомощный, а тут ещё и бросили. Во время конных прогулок возил его в мешке, притороченном к седлу. Сначала зверёныш бурно возмущался, болтаясь из стороны в стороны, потом привык. Не желая ходить по селению с котомкой за плечами, Адэр носил щенка на руках, однако моранда рос так быстро, что к вечеру превращался в пудовую гирю. Пришлось смастерить ему ложе из отреза ткани и привязывать к поясу. Зверёныш высовывал голову из тряпки, утыкался носом Адэру в живот и спал, пока не будил голод.
Старейшина вёл себя осмотрительно: не пытался показаться умным, не прикидывался дураком — такие люди легко входят в доверие. Расспрашивал осторожно, опасаясь вызвать подозрение. Мебо отвечал скупо. Адэр отделывался общими фразами. Тиваз не отступал, и придумывать обтекаемые ответы на его вопросы с подоплёкой становилось всё труднее. Будь на месте Адэра другой, он бы уже проболтался. Однако Адэр — не кто-то другой, он не обычный человек. Часть его прошлой жизни прошла в разгулах, но бóльшая часть была посвящена совершенствованию, как физическому, так и умственному. Десятки учителей, наставников, психологов и тренеров с пелёнок готовили наследника престола к тому, что было предопределено ему судьбой.
Адэр сходу сочинял ответы Тивазу и наблюдал…
Климы разговаривали между собой на родном языке. Адэр с жадностью втягивал в себя каждое слово, прислушивался к болтовне Разаны и Валиана на кухне, к крикам детворы под окнами, к ругани соседок на огороде, к спору косарей и конюхов… Кебади был прав, когда говорил, что с наречием климов не будет трудностей. Адэр ежедневно смешивал три знакомых языка, взбалтывал, ждал, пока осядет осадок, и ежеминутно, ежесекундно пил новую речь — тягучую как тез, мелодичную как рóса и колоритную как шер.
В селении жило навскидку около трёх тысяч человек. Молодёжи было меньше, чем стариков, а детей — и вовсе с воробьиный нос. Те же Разана и Валиан ни разу не завели разговор о сыне или дочке. Неужели проблема с деторождением коснулась не только ориентов, но и климов?
Через поля и сады тянулись полосы мрачной пущи, иначе не назовёшь плотно, без единого просвета прижатые друг к дружке тёмно-коричневые деревья. Ствол — вдвоём не обхватишь, ветки толстые, листья синие, большие, как повёрнутые к небу ладошки. И как бы ни шалил ветер, ветви и листва не колыхались.
— Это пьющие деревья, — объяснил Тиваз. — Во время дождя вбирают влагу. Когда наступает жара, отдают влагу земле, а сами становятся хрупкими как высохшая скорлупа ореха. Если бы не пьющие деревья и водоросли, которыми климы удобряют почву, народ давно бы вымер.
— А ещё они пьют время, — добавил Мебо.
Тиваз недовольно глянул:
— Сказки.
— Я бы послушал, — проговорил Адэр.
— Я не пересказываю бабские бредни, — окрысился Тиваз.