Царь Дмитрий - самозванец

том память царя Иоанна о своем сподручнике. Но движение это было медленным, так, Богдан Бельский принял рындов-скую рогатину из рук Бориса Годунова, но вскоре обошел его, войдя в такую милость у царя Иоанна, что за столом с ним сиживал, а кравчий Борис Годунов им блюда подавал. Резко в гору пошел Борис Годунов после того, как царь Иоанн неожиданно женил сына своего Федора на сестре Бориса, тогда и Годунов получил шапку боярскую. Борис Годунов все эти годы при дворе состоял, в войско назначение не получал, приказами не заведовал, в городах не наместничал. Был он тогда относительно молод, не старше тридцати пяти лет, но в сравнении с ровесниками своими поражал величественной красотой и повелительным видом, казался высок ростом и дороден, говорил сладкоречиво и глубокомысленно. Но в тот день судьбоносный после кончины царя Иоанна Борис Годунов все больше молчал, не смея встревать в распоряжения старших бояр.

Бояре, опасавшиеся волнений народных, приняли меры предосторожности, закрыли все ворота в Кремль, везде поставили крепкую стражу из стрельцов, родственников же царевича Димитрия, многочисленных и шумных Нагих, приказали под замок посадить.

Меры предпринятые оказались нелишними. Едва весть о кончине царя Иоанна дошла до посадов московских, как случилось то, чего царь опасался всю свою жизнь и что пресекал в корне, даже и с большим избытком, — бунт. Около двадцати тысяч человек, предводительствуемые дворянами мелкопоместными из-под Рязани братьями Ляпуновыми и братьями Кикиными, придвинулись к самым стенам Кремля с криками громкими. Два дружных залпа из пищалей, произведенных стрельцами, не смирили смутьянов, лишь добавили к крикам вопли и стенания раненых. Бояре послали к народу думного дворянина МихайлуБезнинада дьяка Андрея Щелкалова, чтобы те выяснили причину бунта. Оказалось, что толпа была возбуждена слухами о том, что бояре отравили старого царя и умышляют ныне на молодого, хотят-де извести под корень весь род великокняжеский, что сделал-де это Богдан Бельский, который хочет возвести на престол русский своего

свойственника Бориса Годунова. Последнему бояре искренне изумились; мало того что у царского шурина не было никаких прав на престол, но глядя на скромного, любезного, щедрого, медоточивого Бориса Годунова, никто и предполагать не мог в нем столь далеко идущего честолюбия. Не прислушались бояре к словам прозорливым, исходившим, как показал розыск последующий, из уст Шуйских. Зато расслышали крики возбужденного народа, требовавшего головы Бельского, равно ненавистного и народу, и боярам, как последний из опричнины. Но не желая идти на поводу у черни бунтующей, бояре постановили вывести Бельского из совета опекунского и отправить его наместником в Нижний Новгород.

К народу же на площадь Троицкую бесстрашно вышел боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, почитавший любовь к нему простого народа лучшей защитой. За ним повлекся боязливый князь Иван Мстиславский. Чернь московская была щедро разбавлена ратниками с оружием и буйными детьми боярскими. Огромная пушка, стоявшая на площади, была развернута и алчно смотрела на ворота Фроловские, тут же лежал и припас огненный для ее утробы ненасытной. Но едва поднялись бояре на место Лобное, как волнение толпы пошло на убыль, замещаясь криками одобрительными, когда Никита Романович громогласно объявил об избрании Федора царем, об отставке и удалении Бельского. Воспользовавшись моментом, Мстиславский возвестил: «Да здравствует Царь Федор и его бояре верные!» Народ не подхватил призыва, выдвинув требование новое — чтобы наследником бездетного доселе Федора был объявлен царевич Димитрий. «У царя еще могут быть дети, — ответил им Никита Романович, — в этом един лишь Господь волен!» Народ успокоенный разошелся по домам, славя мудрость боярина Захарьина-Юрьева.

Бояре поспешили удалить царевича Димитрия вместе с матерью Марией и ее многочисленными родственниками в Углич. Дабы не походил отъезд на ссылку, провожали их достаточно торжественно. Федор, искренне любивший брата меньшего, вышел на Красное крыльцо дворца царского, потрепал по щечке Димитрия, сидевшего на руках у мамки, ца-

рица Арина расцеловалась на прощание с Марией Нагой, митрополит Дионисий осенил всех на добрую дорогу знамением крестным. Хотя об отъезде специально не объявлялось, но народ московский о нем прознал и высыпал на улицы, славя Димитрия и призывая на него благословение Божие. До пределов Москвы поезд царевича сопровождали бояре и три тысячи стрельцов, но от Красного Села они повернули обратно, оставив лишь две сотни стрельцов, которые были даны Димитрию в охрану.