Цепь в парке

— Ну, ты — это другое дело. А меня ты сегодня просто замучил. — Она как-то непонятно усмехается, отчего вдруг кажется ему совсем чужой. — Я должна сейчас же выпить молока. Ты меня очень напугал.

Она ползет на четвереньках к краю постели. Он видит очертания ее тела под тонкой пижамкой, и сейчас, когда он не рассказывает про льдину и голова его не забита всякими выдумками, он может хладнокровно обдумать все, что произошло, и обдумывает так хладнокровно, что по спине у него пробегает холодок. Он снова втолковывает себе, что сразу все понять нельзя, особенно если он был так далеко, жил за высокими стенами и только фантазировал над книжками, и еще очень нескоро он будет относиться ко всему так, как другие, или совсем очерствеет и превратится в камень.

Джейн возвращается с двумя стаканами молока, печеньями и плиткой шоколада. Обе руки у нее заняты, она ступает неуверенно и осторожно, лицо бледное и напряженное, крылья носа поджаты, волосы спутались, как будто она долго-долго бежала, — и она кажется ему какой-то совсем незнакомой. Он не понимает, как это всего несколько минут назад он так страстно желал, чтобы у них навсегда было одно сердце, одна голова, чтобы рыжевато-золотое облако навсегда спряталось у него в груди, чтобы его не видел никто другой. Сейчас она кажется ему совсем иной, он не узнает в ней ту, что при первой встрече скорчила ему рожицу и сразу же вошла в его сердце, да так там и осталась, как какой-то бестелесный образ, только этот образ он и видел перед собой с тех пор, и потому ему было так неприятно смотреть, как она ест. Он потерял свою белочку, хрупкое, воздушное существо, и обнаружил Джейн, ту, что любит поесть, и, кроме маленькой головки, у нее есть еще тело, настоящее тело, и он сам впервые в жизни почувствовал волчий голод и почему-то стыд, а голод внезапно обернулся яростью и от этого утих, как после еды. Может, именно так становятся взрослыми? И может, Джейн уже не была ребенком тогда, на лестнице, когда состроила ему рожицу, и, сама того не ведая, обманула его?

Впервые он смотрит и на нее как на чужую, с отчужденностью постороннего; как и все люди, она вызывает у него чувство тревоги, он и раньше не мог спокойно глядеть на нее, но по другой причине: боялся, а вдруг назавтра не увидит ее.

— Эй, возьми-ка лучше стакан, а то смотришь на меня, как на привидение. Ты что, это же я!

Она залпом выпивает полстакана и протягивает второй стакан ему. Он делает только один глоток и ставит стакан на длинный комод, где красивое лицо летчика становится все более безжизненным в сером сумраке окутанной дождем комнаты. Она жует печенье, потом снимает обертку с шоколада и засовывает кусочек ему в рот.

— А почему они не дают нам поесть снега? Ведь снег же белый.

— Потому что сами они едят только зеленое, сколько раз тебе повторять?

— Что с тобой, Пушистик? Ты так со мной разговариваешь, будто я в чем-то провинилась.

В одной руке у нее плитка шоколада, и она сует пальцы прямо в рот, другую руку запускает ему в волосы.

— Солнце, которое светит через лед, так ты сказал? Верно. Ты тоже не похож на других. Иногда у тебя в глазах тоже видны льдинки.

— Глупости какие. Я просто так болтал.

Она кладет голову ему на плечо, облизывает измазанные шоколадом пальцы.

— Нет, в том, что ты придумываешь, есть какая-то правда. Ну, рассказывай дальше.

Она протяжно зевает, обдавая его шоколадным духом.

— Я засыпаю, но это неважно. Все равно я тебя слушаю. Ты говорил о младенцах зеленых детей.

Сейчас ему хочется уйти, остаться одному, подумать о ней, не видя ее, — при ней думать о ней невозможно, она все время мешает. И не нравится ему, что она так задает этот вопрос, словно бы самое важное теперь — это есть шоколад и ничего больше.

— Они ведь зеленые, так что догадаться нетрудно. Они сажают их в землю, как траву.

— Но если их страна из льда, откуда там…

И ее уже уносит глубокое мерное дыхание, липкая ручка ее спряталась к нему под свитер, другая потерялась в уже потухших рыжих волосах.

Он все-таки продолжает, как будто читает требник:

— А спустя неделю на льдине случается землетрясение — она ударилась о Северный полюс, это тоже ледяная страна, только стоит на земле, вроде горы. Ты стала зеленей капусты, и очень некрасивая, потому что столько съела этой зеленой еды, гораздо больше, чем я. Нас поднимают на длинном эскалаторе и перед тем, как открыть иллюминатор, дают глотнуть из маленькой бутылочки, и мы тотчас же забываем про льдину, как будто никогда на ней не были. А последний зеленый ребенок, которого мы видим, в одну минуту вырастает во взрослого и тут же умирает. И его прямо при нас превращают в порошок и набивают этим порошком ту самую бутылочку, из которой мы пили. А Балибу приносит тебе большую мороженую рыбину.

Он устраивается рядом с ней, и все начинает медленно-медленно кружиться, под мерный ритм дыхания. Рука его лежит на розовой пижамке, усыпанной крошками от печенья.

— А ты зеленеешь еще больше… потому что тебя начинает… тошнить…