Цитадель

— Хозяин очень бережёт меня. Он говорит, что я не такая выносливая, как обычные женщины… что я умру, если буду слишком… перетруждаться. Господин привык иметь дело с гейшами и куртизанками, он хорошо знает, что чем заканчивается у женщин… Я с самого начала относилась к господину, как к отцу, я никогда не знала, что такое ревность. Возможно потому, что он намного старше меня… Госпожа ничего не знает об этом, поэтому не говорите никому, прошу вас.

Суга умолкла, лицо её неожиданно сделалось невероятно взрослым, опущенные ресницы скрыли выражение глаз. С прелестного личика странно стёрлись все чувства, хотя Суга вряд ли догадывалась об этом. Это была абсолютная, воплощённая пустота.

Когда Кин, распрощавшись, ушла с прежней озабоченностью на лице, Сугу охватила непонятная тоска. Некоторое время она сидела, поглаживая котёнка по горлышку и глядя на розовые, как кроличий нос, цветы камелии в саду. По щекам её катились слёзы. Какая же она никчёмная, бесхарактерная, даже к сопернице ревновать и то не умеет! Матушка с Кин волнуются больше…

Суга выросла в торговом квартале, где жили простые люди, однако семья её была очень строгих правил, поэтому в детстве Суга мало что понимала в отношениях между мужчиной и женщиной. На уроках танцев ей часто доводилось танцевать мужские партии, изображать романтического героя, к которому льнули возлюбленные, и всякий раз учительница сердилась: «Больше страсти! Больше страсти!» Так что чувственность и любовь Суга привычно ассоциировала с яркими танцевальными костюмами, музыкой сямисэна и речитативом дзёрури[44].

Даже познав мужчину — познав лишь телом, в кромешном мраке, без музыки и цветов, — Суга осталась такой, как была. В её сердце, не тронутом Сиракавой, остался жить привычный мир старых баллад с многоцветными, переплетающимися в соблазне рукавами и длинными подолами ярких кимоно. Этот придуманный мир странным образом не противоречил реальности её отношений с хозяином.

Сиракава и дома держался подчёркнуто церемонно и изводил домочадцев своим пристрастием к аккуратизму. Даже несколько чашек сакэ не могли растопить его холодную отчуждённость.

Нет, он не таился от Томо: он был таким всегда и со всеми, словно женщины его вовсе не привлекали. К своей внешности Сиракава относился придирчивей, чем избалованная красавица, постоянно ворчал и мучил придирками приказчиков из мануфактурной лавки, а на его белоснежных таби[45] никогда не бывало ни единой морщинки. Помогая хозяину надевать кимоно, держа зеркало под нужным наклоном во время бритья — словом, прислуживая господину, Суга всегда ощущала душевный подъём при виде его красивого, как у актёра, моложавого тела. С хозяйкой она никогда не испытывала такой лёгкости чувств. И всё же, спроси её кто, влюблена ли она в Сиракаву, Суга вряд ли дала бы чёткий ответ. Да, Сиракава ценил её, как редкостную драгоценность, он боготворил её тело, но всё равно Сугу не покидало чувство, что её обокрали, заточили в темницу, и её красота постепенно меркла, как цветы сакуры в пасмурный день, а Суга и не заметила этого…

Она пощекотала котёнка по белому брюшку, взъерошила шёрстку на спинке. Маленькие коготки впились в её руку, — и тут Суга, схватив зверька, так сильно прижала его к себе, что котёнок жалобно пискнул.

— Мы с тобою похожи, верно?

Да, как бы котёнок ни вырывался, всё равно он не справится с человеком. Так и она… Суга инстинктивно чувствовала беспощадную жестокость хозяина, скрывавшуюся за импозантной внешностью и изысканными манерами.

Та история случилась ещё в Фукусиме. В резиденцию Сиракавы частенько захаживал один из его подчинённых, коротышка по имени Кадзабая. Всякий раз, сталкиваясь с Сугой в коридоре, он норовил как бы случайно задеть её плечом или коснуться рукой. К тому же у него была неприятная манера пристально разглядывать её в упор. И вот однажды, на одном из банкетов, Суга случайно оказалась рядом с Кадзабая, в конце стола. Под каким-то предлогом Кадзабая упросил Сугу снять с пальца и показать ему золотое инкрустированное колечко. Не подозревая подвоха, Суга сняла кольцо и протянула его Кадзабая. Тот преспокойно опустил колечко в карман и, сколько Суга ни умоляла, так и не отдал его. При людях было неловко поднимать шум, поэтому Суга отступилась, но когда Кадзабая ушёл, она осознала весь ужас своего положения. Что будет, если Сиракава прознает?!

Само собой, Суга не собиралась рассказывать Сиракаве о случившемся, однако ночью, оказавшись с господином в постели, она так дрожала, что Сиракава заподозрил неладное. Перебирая в темноте один за другим её ледяные пальчики, он заметил, словно бы невзначай:

— А колечка-то нет!

Суга затряслась, как заяц, и покрылась гусиной кожей.

— Ты кому-то его отдала? — уточнил Сиракава, ласково, по-отечески гладя её по руке. Суга разразилась рыданиями и со всхлипами, как виноватый ребёнок, путаясь и запинаясь, поведала Сиракаве о том, что произошло.