Цветы на нашем пепле

– Не мне решать. На то есть придворный лекарь, – пожал плечами махаон. – Но полагаю, поход наш продолжать не следует. Даже если страх и отпустит вас, болезнь способна притупить вашу реакцию, и охота может и в самом деле закончится плохо. Как только взойдет солнце, двинемся в обратный путь.

– Охоты не будет?! – воскликнул Лабастьер, силясь изобразить разочарование, но несмотря на его старания, в голосе явственно прозвучали радость и облегчение.

– Конечно же, нет, – успокаивающе заверил его Лаан. – А сейчас давайте попробуем заснуть.

– Только не рассказывай остальным, что со мной стряслось, ладно? – попросил Лабастьер, послушно укладываясь на свое место… И тотчас же, не успев даже услышать ответ, забылся глубоким сном.

Потерянный вид и нездоровая бледность короля послужили несомненным подтверждением его хвори, и охотничий отряд бесславно отправился восвояси. На самом же деле король чувствовал себя вполне нормально, лишь слегка не выспавшимся, но мысль о том, что поиски сухопутного ската можно было бы и продолжить, отдавалась в его сознании неизъяснимым отвращением.

Весь обратный путь Лабастьер Шестой мучился вопросом, что же такое с ним творится. Мало-помалу он пришел к выводу, что если он и болен, то болезнь эта душевная.

Мысль эта не давала ему покоя и дома. Все ему стало не в радость – ни ласки жены, ни успехи принца, который уже перестал заботиться только о своем желудке и сейчас с той же жадностью, с которой еще недавно набрасывался на еду, поглощал знания и навыки, даваемые ему репетиторами.

Внимательно прислушиваясь к себе, король заметил и новые признаки психического расстройства. Так, например, нередко ему вдруг начинало казаться, что некоторые его мысли и ощущения принадлежат вовсе не ему, а кому-то другому, и в то же время этот «кто-то» как бы смотрит на него со стороны.

Порой, когда он оставался в полном одиночестве, а он все чаще стал испытывать в этом необходимость, ему вдруг начинало чудиться, что в помещении находится кто-то еще. Ощущение был столь четким, что он, прекрасно понимая бессмысленность этого занятия, принимался за поиски того, кто за ним «подглядывает», но конечно же, никого не находил. Иногда, усевшись против зеркала, он часами всматривался в свое отражение, и ему казалось, что и во внешности у него появилось нечто чужеродное, и что сейчас он выглядит совсем не так, как выглядел раньше. Но в чем конкретно разница между ним прежним и нынешним, он уловить не мог…

Положение усугублялось еще и тем, что избегая общения, Лабастьер Шестой испытывал жгучий стыд за свой недуг перед женой и чувство вины перед сыном, которому именно сейчас так требовалось его общество. Но если юный принц еще не был способен понять, что его отец ведет себя неправильно, то глаза Мариэль постоянно выдавали ее…

Все это длилось уже около месяца, когда однажды он, проснувшись среди ночи, с кристальной ясностью осознал, что превратился в никчемную обузу для окружающих. Как ни осторожны, как ни предупредительны они с ним, как ни боятся показать, что отчетливо видят все его постыдные странности. И он подумал, что, как бы они его не любили, все они, наверное, ощутят некоторое облегчение, если его не станет. Ведь любили-то они прежнего Лабастьера, а не того, которым он стал сейчас.

Тут же у него возникла и другая мысль. Он подумал, что, по-видимому, его болезнь наследственная, и в свое время его отец покинул дворец и отправился в добровольное изгнание, а возможно, и на поиски смерти, испытывая те же чувства. Лабастьер Пятый нашел в себе мужество поступить таким образом… А значит, найдет в себе мужество и он, Лабастьер Шестой.

Но сделать все это надо так, чтобы принести по возможности меньше боли близким. Король с горечью подумал, что семья его отца не сумела оценить принесенной им жертвы, не оценят и его поступка Мариэль, принц и махаоны диагонали. Но он отбросил эту малодушную мысль и принялся за выбор способа самоубийства. Как это ни странно, занятие сие доставило ему некое извращенное наслаждение.

Уехать в лес и там перерезать себе вены? Это больно, а главное, как-то «не чисто»: если его найдут, его тело будет лежать в луже крови, обглоданное мелким зверьем…

Подняться как можно выше, а затем, сложив крылья, рухнуть вниз, как некогда это сделала Жиньен, дочь правителя Дент-Маари? Нет, он так не сможет. Трудно себе представить, что при этом крылья все-таки инстинктивно не расправишь. К тому же, можно ведь и выжить, оставшись калекой…

Яд? Изготовление ядов – преступно. Не следует королю уходить из жизни незаконным путем, давая дурной пример подданным…

В итоге раздумий самой надежной и достойной ему показалась традиционная смерть несчастных влюбленных: повешение с предварительным обрезанием крыльев… Встать на спину сороконога, накинуть на шею петлю привязанной к ветке верви, а затем криком – «хей-е!» – отогнать животное в сторону…

Да, это лучшее, что можно придумать. Мило и благородно. А главное – вдали от дома.