Тверской баскак. Том Четвертый (СИ)

Укрываясь пологом от снежной пыли, думаю о том, что я все-таки из другого времени, из века машин и комфорта! Езда в седле — это не мое, и прав был Турслан… Пятнадцать лет прошло, а я по-прежнему не чувствую себя в седле на все сто. Пока меня возила Луна, еще можно было терпеть, она все понимала и никогда меня не подводила. Теперь же, когда гонять старушку под седлом стало уже неприлично и она спокойно доживает свой век на заслуженном отдыхе, я предпочитаю сани вместо седла.

Тройка вынеслась на простор, и впереди открылась заснеженная ширь Волги. Полоса наезженной дороги посреди бескрайней белой целины и возвышающиеся на другом берегу высокие башни Заволжского острога.

Только-только отшумела зимняя ярмарка, закончились, наконец, бесконечные заседаниях обеих палат, а князья и депутаты Государственной думы разъехались по домам. Скажу честно, я на «последнем издыхании» и мечтаю только о том, чтобы закрыться у себя в доме и никого не видеть. Поэтому я уезжаю из Твери к себе в Заволжский, там меня достать намного труднее.

Нынешний съезд князей и депутатов прошел так сложно, потому как летом без меня ничего толком не решили и все вопросы отложили на зиму. А еще я привез из своего похода трех новых членов Союза, и не всех это прямо скажу обрадовало.

Прикрыв глаза, вспоминаю, как утром, после ночного переворота в Нижнем, кричал князь Михаил Лютый.

— Разе мы так с тобой договаривались, Фрязин?! Ты почто гниду эту, Пантелеймона, пощадил?! Почто помешал мне все это гнездо осиное выжечь?!

Тогда я оборвал его жестким взглядом.

— С чего это ты, Михаил Константинович, решил, будто можешь на меня голос повышать?! Я ведь и осерчать могу! — Заставив князя умолкнуть, я выложил ему горькую для него правду. — Мы с тобой князь ни о чем не договаривались, а уж тем более кровь человеческую без дела проливать.

Когда князь поостыл и бешеный огонь в его глазах утих, я объяснил ему как отныне будет строиться жизнь в Нижнем Новгороде, хочет он того или нет. Потом уже было первое заседание нового совета, где в полной тишине я втолковывал всем им, у кого какие теперь права и как они будут делить власть. У меня там было всего сто пятьдесят бойцов, и при желании любая из сторон могла выставить против меня намного больше. Но…! Для этого им надо было хотя бы договориться между собой, а такое было невозможно. Князь не доверял боярской верхушке, а та ему. В таком противостоянии все понимали — мой отряд, эта та маленькая гирька, которая всегда склонит чашу весов в нужную мне сторону. В общем, в конце концов договорились о вступлении города в Союз и соответственно об общесоюзных правилах. Боярская дума — законодательный орган, а князь и посадник — исполнительная. Все остались недовольны, но, как говорится, в том и суть компромисса. Главное, мне удалось вбить в каждую высокородную башку простую, но очень важную мысль. Я не допущу больше силовых решений, а все претензии и обиды они могут спокойно и без пролития крови разрешить в Верховном суде Союза городов.

На тот момент его еще не существовало, но именно тогда я осознал необходимость такого органа.

Затем выбирали представителей на январский съезд государственной думы в Твери, а как только встал зимник, я уже тронулся в путь, оставив в городе своим представителем капитана Петра Андреевича Старицкого со взводом стрелков.

Впереди по плану у меня была Рязань.

«Пока Великий князь в Орде, — сказал я тогда себе, — надо пользоваться ситуацией».

Дело в том, что год назад на родительский трон в Рязань через четырнадцать лет ордынского плена вернулся Олег Ингваревич Красный. Родной брат того самого Рязанского князя Юрия Ингваревича, что геройски погиб в битве с монголами у реки Воронеж.

Вернулся он, как я слышал, человеком сломленным и богобоязненным. Большую часть своего времени посвящал церковным службам да молитвам, а городу требовалась крепкая рука. Пока он молился, Рязани приходилось несладко, и городская верхушка уже давно посылала мне сигналы о своем желании присоединиться к Союзу. Только вот желание у них было, а решимости провести его в жизнь что-то не хватало.

Добавить этой самой решимости я и заехал в Рязань. Здесь все обошлось без крови. Город был в таком жалком состоянии, что местное боярство и купечество с радостью проголосовали бы хоть за черта лысого, лишь бы хоть кто-то за них вступился. Князю же, как мне показалось, было вообще все равно, что там за стенами церкви делается. Он, не глядя, подписал соглашение и пообещал приехать в январе в Тверь на заседание палаты князей.

Поэтому январь прошел бурно. Союз пополнился сразу тремя новыми членами: Нижним Новгородом, Рязанью и Москвой. Москву притянули в последний момент, сломав сопротивление малолетнего Василия Ярославича. Юному князю московскому без поддержки сидящего в Орде старшего брата приходилось нелегко, и под давлением моих сторонников на Москве он в конце концов сдался.