У-3

— Спустись! — слышит он собственный крик. — Спустись! Спустись!

И дергает тугую бечевку, дергает лестницу, комель, тянет двумя руками. И он справляется с задачей! Не зря старался. Август спускается через крону с ящиком в руках.

— Н-да, — говорит он, — не густо. Но все равно надо было сделать это. Лучше самим собрать яблоки, пока мороз их не сбросил.

Держа ящик на вытянутых руках, Август показывает его Алфику. И правда, не густо. Считай, только дно закрыто. А собрали все. Крона над ними пуста. Август ставит ящик на землю и берется за лестницу. Пятится от яблони, выжимая лестницу над головой, так что она ложится горизонтально в воздухе. Просовывает правое плечо в просвет между перекладинами, упирается ладонью в бедро. И несет лестницу к дому, пружиня ногами.

Алфик стоит и смотрит на полупустой ящик. Попробовать, что ли? Надо! Он берется за края и напрягается. Поднял! Получилось! И совсем даже не тяжело, ни капельки. Но ящик большой, а руки у Алфика короткие. Он ковыляет к подвалу, ступая ногами наугад.

— Оставь ты его!

Голос отца из подвального зева.

— Поставь ящик! — повторяет он уже не так громко и строго, когда Алфик равняется с ним. — Брось дерьмо это! Спину побереги!

Алфик ничего не видит и не слышит. Он весь напряжение, из глаз брызжут слезы, в ушах стучит кровь. Ноги подкашиваются, руки отваливаются, спина изогнулась дугой. Миновав отца, он спускается по трем ступенькам в подвал, проходит к котлу и грохает ящик на пол. Ноша больше не закрывает ему поле зрения. И он видит глаза матери.

Голос отца в разделяющей их тишине:

— Ну, ты молодцом!

Констанца опускает взгляд, наклоняется с ножом в руке над ящиком, берет яблоко и втыкает в него нож. Крупное тело ее словно вытесано тупым топором некоего деревенского мастера. Пальцы привычными движениями вырезают сердцевину яблока, снимают кожуру.

Август тоже спускается в подвал. Садится; глядя на него, садится и Алфик. Они смотрят на пальцы Констанцы. Лестница висит горизонтально на крючьях на стене дома. Август достает из ящика яблоко и протягивает сыну, берет одно и себе, вытирает о штанину, кусает и жует, наблюдая, как Констанца бросает очищенные яблоки в котел, а сердцевины — в мусор.

Большущий медный котел блестит надраенными боками. Констанца засыпает сахар, мешает длинным деревянным черпаком. Варево быстро вскипает, яблоки превращаются в сплошное горячее сладкое месиво. Дно котла уже не видно. Алфик открывает рот навстречу черпаку, который протянула ему Констанца, дует и пробует.

Обжигающая сладость во рту. Звук шагов на ступеньках за спиной. Август поднимается наверх, в дом. Воздухе подвале упоительно сладкий.

На ходу отец говорит, не оборачиваясь:

— Ты там поосторожней! Не обожгись. Хватишь горячего, будет худо.

Констанца кончает размешивать. Ей и Алфику слышны тяжелые шаги в комнате у них над головой.

* * *

Над урезом воды тут и там четким контуром вдоль окоема возвышаются круглые холмы. Море бороздят могучие волны. Чайки разгребают воздух тяжелыми взмахами. Белые космы морского тумана ползут внутрь страны над моренной равниной. Рейсовый самолет пронизывает облака над горами на востоке и разворачивается над отмелями, беря прицел на летную полосу.

Скотина на выгоне привычна к небесным телам и к гулу моторов. Коровки знай себе мычат и жуют жвачку, а овцы снуют в мелколесье на зеленом склоне, объедая свежие побеги на березах.

Взобравшись на макушку холма, они пасутся на лужайке под антеннами, коим явно нет дела ни до блеющих овец, ни до опьяненных весной попрыгунчиков-ягнят.

Но под коровьими тропами, глубоко-глубоко под травой и дерном, на дне сияющей голубизной пещеры в бомбостойкой горе, я смотрел, как светящаяся белая отметка на индикаторе приближается к границе радиуса действия моей РЛС. Исчезающе малая величина… Белая электронная точка на экране передо мной — все, что оставалось от надежды. Рассказывали мне (Линда Хюсэен Хеллот рассказывала, не сам придумал), будто на холстах великих старых фламандцев всегда оставалась незакрашенная белая точка. В замкнутых пределах рамы, где царил диктат центральной перспективы, точка эта олицетворяла бесконечность. Скользя по баллистической траектории, белая точка на экране передо мной описала полную параболу и погасла, скрылась навсегда. Нам самим остается определить исторические и поэтические координаты этой кривой и на их основе вычислить точки перехода в бесконечность.

Бросив последний взгляд на экран, я убедился, что он пуст. Должно быть, именно в эту минуту до моего сознания дошло, что вместе мы располагаем системами наблюдения, которые хватают несравненно выше самолета У-2 и превосходят радиусом действия любые радары, системами, которые оснащены как ретроспектоскопом, так и интроспектоскопом и видят все — в прошедшем, и в настоящем, и в каждом отдельном человеке.

У-3.

Я выключил радар слежения и зашагал к выходу. Прежде чем выйти на солнце, передвинул стрелки часов на один час, переходя с военного на гражданское норвежское время.

За моей спиной компьютеры исправно капали свое «блип-блип, блипблип, блипблип»…