Для нас очевидно, что угождать Богу из любви к Нему выше, чем угождать Ему из расчета на награду и тем более из страха наказания. Первое – это позиция детей Божиих, второе – наемников, третье – рабов. Но стремясь к любви, мы должны учитывать, что без смирения она недостижима. Старец объясняет, почему это так. Любовь возвышает, то есть побуждает человека к добрым делам, мыслям и чувствам. Однако гордость стережет это возвышение, и стоит ему произойти, как гордость тут же вызывает страсти: тщеславие, превозношение, самомнение и т. д.
Если человек уступает страстям, то он падает. И в падении теряет возвышение, которое обрел в любви, а с ним и любовь, оказавшуюся бессильной перед гордостью. Против гордости есть только одно средство – смирение. Именно в смирении человек считает себя хуже, ниже других, от чего уже гордость оказывается бессильной вызвать в нем превозношение и прочие страсти. Следовательно, и бессильной привести человека к падению.
Поэтому диагноз старца прост: нет в человеке смирения, то и любви в нем не ищи. Это и есть реальный взгляд на вещи, который всем нам надо усвоить. Если мы видим в себе гордость и порождаемые ею страсти, то не должны утешать себя мыслью, что якобы наша любовь к Богу перевешивает эти страсти. Напротив, должны в полной мере учитывать старческий совет: где воцарилась гордость, любви уже нет.
Прп. Макарий постоянно говорит о необходимости идти к Богу смиренным путем, на котором любовь укрепляется и становится непадательною:
Любовь Божия в человеке состоит в соблюдении заповедей Господа. Преступаем заповеди – отказываемся и от любви. Но что толкает нас на преступление заповедей? Все та же гордость и ее порождения… Старцы подводят к мысли, что смирение есть щит против всех страстей. Если нет щита, страсти поражают человека и изгоняют из него любовь. Но если любовь надежно прикрыта щитом смирения, то она укрепляется и не падает.
Старец очень наглядно показывает сущность союза любви и смирения. Любовь делает добрые дела, она и в самом любящем человеке меняет все к лучшему – от этого человек, конечно, возвышается. Но отнюдь не в собственных глазах. Ибо глаза его смирение обращает не на его дела любви или недостатки других, но лишь на его собственные недостатки.