Учитель Дымов

В такой же позе они стоят на единственной сохранившейся у Андрея родительской фотографии, только мама в свадебном платье, а папа – в неловко сидящем костюме. Андрей найдет ее, разбирая вещи после смерти матери, и оставит себе. Он очень любит этот черно-белый снимок, любительский, чуть недодержанный, где вокруг новобрачных все словно залито прозрачным молочно-белым светом, светом молодости, любви и счастья… Он будет часто рассматривать старое фото, но все это – спустя много лет, а сейчас Женя прижимает к себе маленькое тельце и беззвучно повторяет: все уже случилось, все снова случилось само.

Теперь у меня опять есть ребенок.

Она глядит в красное сморщенное личико, слушает Ирин смех, думает: из Иры такая же мать, как из Оли. Такая же, если не хуже.

И на этот раз не ошибается: через два с половиной года Ира уйдет к знаменитому футболисту, оставив Андрея мужу. В самом деле, кому нужна молодая жена с ребенком? Ира еще не раз выйдет замуж и не раз разведется, но детей у нее больше не будет, Андрей останется единственным.

– Хорошее имя, – говорит Женя и повторяет: – Андрей… или Андрейка?.. Андрюша?..

Не обращая на нее внимания, Валера целует Иру, и только Игорь смотрит на Женю, неожиданно трезво и грустно.

* * *

Сначала Валера не узнал голос – возможно, потому, что Андрейка за спиной заливался на руках у Иры нервическим смехом, грозящим вот-вот перейди в повизгивающие рыдания. Простите, кто говорит? – спросил Валера, вжимая в ухо красный динамик телефонной трубки. Мембрана вздрогнула в ответ, сквозь аккуратные дырочки обдав знакомым хохотом.

– Дядя Леня?

– Какой я тебе дядя! – довольно засмеялся Буровский. – Я еще в Грекополе тебе говорил: зови меня просто Леонид…

– Как спартанского царя, – закончил Валера.

Он улыбнулся. Из трубки словно повеяло утренним бризом, захотелось даже лизнуть микрофон, как когда-то собственное плечо, – вдруг на красной пластмассе VEFа проступит морская соль из грекопольского детства?

И пока Буровский рассказывал, как он, совсем случайно, узнал, что Валера, оказывается, давным-давно в Москве, тот так и стоял, улыбаясь, – и тут Андрей наконец разрыдался на руках у Иры.

– Ты это с кем? – спросила она, неприязненно глядя на телефон.

Валера обернулся: всем видом жена показывала, что он мог бы и взять орущего ребенка вместо того, чтобы трепаться. Похоже, Буровский услышал крик, потому что резко оборвал фразу – словно порвалась пленка, натянутая между двумя бобинами «Яузы».

– Запиши мой номер, – сказал он. – А хочешь, просто приходи в пятницу вечером, я тебя заодно со всеми нашими познакомлю.

– Ага, – сказал Валера и потянулся за карандашом, – давай сразу адрес, я приеду.

На кухне у Буровских накурено так, что, входя, хочется руками раздвинуть колышущиеся занавеси табачного сизого дыма, словно задние кулисы в студенческом театре. Сходство усиливают аплодисменты, которыми встречают Валеру. Он оглядывается смущенно – может, надо раскланяться? – и с облегчением замечает сидящего на широком подоконнике рыжеволосого бородача с гитарой – тот, судя по всему, только что допел. Слава богу, хлопали не мне, думает Валера.

Большеносая женщина с черной челкой и быстрыми глазами вскакивает, говорит «Садитесь!», Валера отказывается, но Буровский, обхватив за плечи, приземляет его на табуретку.

– Это Мила, моя жена, – шепчет он.

Бородач поет следующую песню. Сначала Валера смотрит, как бьют по струнам длинные сильные пальцы, чуть тронутые рыжеватым пушком, и только потом начинает вслушиваться в слова: одинокий мужчина с рюкзаком идет от деревни к деревне, в каждой деревне видит нищету и запустение. «Куда я иду, и долго ли мне идти?» – спрашивает он в припеве. «А чего пошел, если не знаешь куда?» – думает Валера, который не любит ни туристов, ни походную песню, но тут рыжеволосый добирается до деревни, посреди которой стоит заброшенная церковь. Он входит в распахнутые двери и слышит звон давно исчезнувшего колокола.

– Я опускаюсь на колени, – ударяет по струнам бородач, – я долго шел… и я пришел домой!

Все снова аплодируют, Валера тоже хлопает несколько раз. Ему неловко: шел в гости к старому знакомому, а попал на концерт.

– Ох, Марик, как я люблю эту твою песню, – говорит певцу Мила. – Прямо вот за сердце берет, особенно в конце.

– На самом деле я тут ничего не придумал, – отвечает Марик, – все вот так и было. Только я не один, конечно, был, это когда мы с ребятами в прошлом году в Карелию ходили…

– Но это, наверное, все равно такая аллегория? – спрашивает невысокий мужчина лет сорока, сидящий справа от Валеры.

– Ну конечно, Витя, это аллегория, – вздыхает Мила. – Это же песня о поиске веры…

– Это я понял. – Витя пожимает плечами. – Я просто все время забываю, что есть люди, которым надо искать веру. Для меня вера – самая естественная вещь на свете.

– Ну, Витьке повезло. – Певец откладывает гитару. – Он у нас вообще как птичка небесная – не пашет, не сеет…

– Так ведь и было завещано. – Витя чуть заметно улыбается.