Уютные люди. Истории, от которых на душе тепло

Николай развел руками. Он правду говорил и был готов отдать железный рубль с Лениным! И тут на асфальт шлепнулась эта пачечка денег…

О, какой стыд! Какой позор! Все люди смотрели осуждающе, некоторые смеялись. А поэт гордо отвел взгляд и замолчал. Так и молчал, пока Николай собирал деньги с асфальта, оправдываясь, бормоча, пытаясь пояснить…

Больше они не разговаривали. Никогда.

Поэт не простил. А подходить и объяснять еще раз как-то глупо… Не настолько они дружили. Просто знакомые.

А у Николая сердце с тех пор стало болеть и болеть. И он всю жизнь помнил этот жгучий стыд за то, в чем был не виноват совсем. У него и правда был только рубль и мелочь…

Все очевидно. Но подоплека может быть совсем другой. Мало ли, кого с кем видели. Кто на кого бросился. Кто кажется явно виноватым или явно правым. Все может быть совсем не так.

Надо разобраться и понять. Чтобы не болело ни у кого сердце…

Вот придет человек и начнет все считать

Все, что у вас есть. Расспрашивает и подсчитывает, а иногда пальцем показывает: все посчитает. Сколько вы зарабатываете, сколько у вас комнат в квартире, сколько квадратных метров, сколько дней вы на море отдыхали, сколько раз женились, сколько у вас детей, сколько братьев и сестер… Сколько вы весите, сколько вам лет… Считает и считает. Детализирует и подсчитывает.

В народе, у абхазов, например, такого человека остерегались очень. И резко ему отвечали: иди к себе домой и там считай то, что у тебя есть. А наше считать не надо. Посчитал овец, пальцем в них потыкал, – стало меньше овец! Падеж начался или волки унесли. Посчитал детей – на одного меньше стало. Или на двух. Или все пропали… Посчитал родню – кто-то исчез, пропал, умер. Посчитал деньги наши – деньги стали уменьшаться. А наш вес – увеличиваться. Очень опасными и неприятными считали людей, которые все подсчитывали и обо всем расспрашивали детально, въедливо.

«Куда ты пошел? Где ты находишься?» – тоже ненужные расспросы, если это не близкий человек. Некто словно хочет узнать точные наши координаты с какой-то целью. Пустить ракету или торпеду. Или обнулить счет; уменьшить количество того, что у нас есть.

Точные суммы заработка и количество имущества не надо называть посторонним людям. Это въедливое внимание и ненужные подсчеты могут нам повредить, так считалось; это как с паролем от банковской карты, с шифром от сейфа – не надо их сообщать чужим. А подсчеты говорят об излишнем и слишком пристальном внимании к нам и к нашим делам. За такими подсчетами часто прячется зависть. Это нехорошая «считалочка»; в кого пальцем ткнули – тот и вышел. Детские «считалочки» по такому же принципу используют.

Странное внимание и подсчеты наше подсознание распознает как нарушение границ. Пусть такой человек посчитает то, чем сам обладает. Или займется занимательной математикой. Лучше перевести разговор на другую тему и посчитать что-нибудь другое. Не имеющее к нам отношения…

Сказки и истории графини де Сегюр

во Франции до сих пор издают и очень любят. Графиня начала книги писать в 57 лет для своих внуков; их было двадцать. А до этого рассказывала истории своим детям – их было восемь. Детей графиня очень любила и баловала. Устраивала музыкальные вечера, представления, сочиняла сказки для них. Она жила любовью к детям. И была отличной мамой и бабушкой.

Она была русская, графиня де Сегюр; Ростопчина. Это ее папа-генерал сжег Москву при вторжении Наполеона. А мама тоже могла запросто что-нибудь сжечь. И ей бы ничего за это не было, я так думаю. Сама графиня де Сегюр о матушке почти не писала, но ее сестра оставила некоторые воспоминания о детстве.

У графини де Сегюр была странная привычка укрываться газетами. То есть, использовать их вместо одеяла; это в детстве маменька не давала детям теплых одеял. И они спали при открытых окнах, – чтобы не изнежились. Умненькая графиня тайком укрывалась газетами. От них гораздо теплее! Вот и привыкла. И еще детям не давали пить между приемами пищи. Чтобы они не изнежились. Маленькая графиня нашла выход – она пила из собачьей миски тайком. Если уж жажда становилась невыносимой. Еще маменька порола детей розгами. Чтобы они не изнежились. И лишала еды – тоже с этой целью. Запрещено было также прикасаться к маменьке руками. Обнимать и дотрагиваться. Чтобы дети не изнежились, естественно. Можно было отвечать на вопросы, находясь на почтительном расстоянии. Это можно. Это разрешено. Учтиво отвечать на вопросы маменьки.

И еще много всего было, очень странного, мягко говоря. На мой взгляд, по маменьке сумасшедший дом плакал. Или исправительное учреждение, где с ней следовало обращаться так же, чтобы она не изнежилась…

Но вот так прошло детство будущей детской писательницы.

И она не свихнулась, не ожесточилась, не стала всем рассказывать о душевных ранах. Толку-то? Только обсуждать начнут и сплетничать.

Она стала совсем иначе относиться к своим детям. Она усвоила урок жизни; очень жестокий урок. Но она его правильно поняла. И стала совсем другой матерью и бабушкой.