Поль кивнул с серьезным видом, показывая, до какой степени ему интересен этот обмен мнениями, они проезжали уже Вилье-Моргон, и двух минут не пройдет, как они будут на месте, его отвлекающий маневр удался, Земмур всегда срабатывает, стоит только произнести его имя – и разговор с довольным урчанием катится по проторенной и приятно предсказуемой дорожке, приблизительно как это было с Жоржем Марше в свое время, собеседники тут же находят свои социальные ориентиры и свое место в привычной системе координат и тихо радуются. Сейчас он сам себе удивлялся, как он мог, пусть даже на мгновение, предположить, что Инди занимается журналистикой по убеждению, что нечто отдаленно похожее на убеждения хоть однажды могло возникнуть у нее в голове; эта гипотеза опровергалась всем, что он знал о ней. В “Обсе” она занималась в основном трансами, задистами[25]
, даже трансзадистами, такова была ее роль – роль журналистки, пишущей на социальные темы, – но, в сущности, она могла бы с тем же успехом рассуждать о неокатолических идентитариях или веганах-петенистах, один черт, по его соображению. Пока она, по крайней мере, молчала, а это уже что-то. Оторвав взгляд от туманной дороги, он заметил в зеркале заднего вида лицо Орельена. Он, казалось, полностью погрузился в созерцание пейзажа, почерневших от холода виноградников, но вдруг резко повернулся к нему, на несколько секунд их глаза встретились, поначалу Полю не удавалось расшифровать выражение его лица, но потом он неожиданно понял: лицо Орельена выражало просто-напростоВойдя в столовую, где пылал великолепный огонь, он поразился, как Мадлен, Сесиль и Эрве хорошо вместе, у них уже выработались общие привычки, и ему показалось, что они с Орельеном тут чужаки. Да и то правда, через два дня они вернутся к своим парижским делам, а эта троица останется тут, они будут общаться с врачами и все возьмут на себя. Пока вроде проблем не возникло, доктор Леру произвел на них благоприятное впечатление, и Сесиль, постоянно курсирующая туда-сюда между кухней и столовой, пребывала в прекрасном приподнятом настроении, оно почти не испортилось даже при появлении Инди, и Поль усомнился, заметила ли она ее вообще. Годфруа слинял к себе в комнату, не выпуская из рук айфона, но прихватил все же по пути две банки кока-колы и кусок найденной в холодильнике пиццы.
– Хочешь, я тебе ее разогрею? – спросила Сесиль, значит, она все же обратила внимание, что они приехали. Впрочем, ответа она не получила, воспитание мальчика оставляло желать лучшего.
Во время ужина Инди сделала попытку вернуться к теме президентских выборов; ну ему-то что, он привык молчать, все-таки уже не первый год в деле. В итоге она слегка разозлилась и фыркнула:
– Ну, тебе-то по-любому нельзя рот открыть, это понятно…
Что верно, то верно, вообще, это было ее первое меткое замечание за вечер – будь ему даже что-то известно, он обязан был бы хранить молчание. Вот только он ничего не знал о намерениях Брюно, и что-то ему подсказывало, что Брюно и сам пока ничего не знает. Он попытался представить его в пылу избирательной кампании, отвечающим на вопросы журналистов типа Инди: да уж, та еще перспектива, принять решение ему будет непросто.