В долине Иордана

— Левара варакъ хавад жа (воротись назадъ, господинъ) раздался внезапно за мной голосъ Османа, моего каваса и проводника. Заслышавъ знакомый окрикъ, остановился мой конь, постоялъ мгновеніе и, взвившись на дыбы, однимъ-двумя прыжками очутился на берегу, унизанномъ кристаллами соли, разноцвтными бусами голышей и обломками сучковъ принесенныхъ моремъ и инкрустированныхъ его водами.

— Господинъ молодъ и горячъ, обратился ко мн съ укоризной Османъ, — онъ не знаетъ что Бахръ-эль-Лутъ не выноситъ оскорбленій и губитъ тхъ кто пытается нанести ему обиду. Самъ великій Пророкъ не ршился бороться съ нимъ, потому что это не угодно Аллаху. Всемогущій заключилъ въ мертвыя воды Бахръ-эль-Лута тридцать три тысячи триста тридцать три прегршенія, запретивъ имъ выходить снова на міръ; человкъ окунающійся въ мор проклятомъ Богомъ и людьми, добровольно идетъ на грхъ и искушаетъ Аллаха, черная грязь легко пристаетъ къ блому одянію, черный грхъ еще легче можетъ омрачить самое чистое, свтлое сердце. Грхъ войдетъ въ тло и душу незамтно вмст съ водой которая омываетъ тло, вмст со вдыханіемъ пара проклятой, оскверненной грхами людскими воды. Видишь облачко что подымается налво у береговой скалы; то облачко грха, которое исходитъ изъ мрачной пещеры, выдыхаемое погребеннымъ отверженнымъ народомъ, идетъ разстилаясь по морю и заражаетъ своимъ ядомъ грудь каждаго подходящаго близко къ вод. Уйдемъ скоре отсюда, господинъ, чтобы намъ невольно не принять на себя частицу грха, чтобы не прогнвить Бога. Недалекъ теперь Эль-Шеріа (Іорданъ), чистыя воды котораго благословилъ самъ Иса (Іисусъ), великій пророкъ. Османъ не будетъ больше вдыхать паровъ оскверненнаго моря, когда можетъ дышать благоуханіями Эль-Гора {Такъ называютъ Арабы долину Іордана.}.

Османъ пришпорилъ своего коня и вынесся впередъ чтобы какъ можно скоре и какъ можно дале отъхать отъ береговъ вредоноснаго моря. Вслдъ за нимъ помчался и я какъ будто убгая въ самомъ дл отъ облачка быстро разносившагося по поверхности Мертваго Моря и затуманившаго его серебристыя струи. Мы мчались между стнами известковыхъ причудливой формы скалъ, порой перебираясь чрезъ нкоторыя горбины ихъ, правя свой путь на темню полосу лса таящаго въ себ Іорданъ. Тихо, безмолвно и отрадно было все вокругъ; даже жалобный крикъ шакаловъ среди известковыхъ холмовъ, не смущалъ беззвучія ночи. Кони ступали какъ-то осторожне и тише, словно боясь наступить на змю; порой ноги ихъ утопали въ сыпучемъ песк, а порой хрустли въ сухомъ бурьян покрывавшемъ долину и полузасохшихъ кустарникахъ тарфъ, плохо росшихъ на почв пропитанной солью и въ атмосфер пронизанной соляными испареніями. Темныя, густыя чащи Іордана манили насъ издалека, потому что во всей Палестин нтъ лсовъ гуще, шире и привольне дебрей Эль-Гора.

Разумется, мы, жители Свера, богатаго непроходимыми лсами, тянущимися на цлые десятки и сотни верстъ, не назвали бы даже и лсомъ густую поросль идущую по берегамъ Іордана; но въ Палестин, стран выжженной солнцемъ и представляющей въ общемъ унылую картину обнаженныхъ скалъ съ небольшими островками зелени, каждая кучка деревьевъ представляется лсомъ. Чмъ ближе къ солончаковому побережью Бахръ-эль-Лута, тмъ жиже и скудне становился этотъ лсъ, который на среднемъ теченіи Іордана образуетъ такую низкорослую поросль что служитъ пріютомъ кабановъ и барсовъ, приходящихъ изъ за-іорданскихъ странъ. Не прошло и получаса быстрой скачки какъ мы уже възжали подъ гостепріимную снь іорданскаго лса.

Свжій запахъ зелени пріятно защекоталъ обоняніе, а нжное благоуханіе мирта и теревина, которому ночь придала силу и ароматъ, заставляло глубже вдыхать бальзамическую атмосферу лса. Запахъ сосноваго лса, свжей еловой шишки и можжевельника, вотъ что напомнилъ мн ароматъ іорданскаго теревина; но насколько отличается этотъ послдній отъ могучей сосны и раскидистой ели, настолько и благоуханіе палестинскаго лса было отлично отъ сильно озонирующаго запаха нашихъ сверныхъ хвойныхъ чащей. Свжій втерокъ тянулъ изъ-за рки эирную струйку аромата сорваннаго съ блорозовыхъ губокъ олеандра, а сильное благоуханіе аравійской камеди, откуда-то приносимое порой втеркомъ, заглушало благовонія мирта, теревина и олеандра.

Тихо и осторожно вступили кони наши въ чащу зелени, по тропинк ведшей прямо къ змящейся стру Іордана. И торжественность этой минуты ожиданія скоре увидть воды священной рки парализовала вс другія чувства и размышленія. Впереди, за темно-срою стной зелени уже слышится журчаніе бурливой рки, слышится лязгъ камней шелестящихъ по его дну и лепетаніе струй набгающихъ на обрывы глинистаго берега. Чудныя, непередаваемыя ничмъ минуты ожиданія! И чмъ боле приближался я къ Іордану тмъ лучше и чище становилось мое внутреннее я; оно повидимому примирилось не только со своею совстью, но и со всмъ міромъ, со всми людьми…

— Шималакъ, Эль-Шеріа, эфенди (возьми налво, господинъ, вотъ и Іорданъ) раздался сзади меня голосъ Османа.