В городе Ю. (Повести и рассказы)

— Вот так,— говорит.— В мягкой манере! А что двери нет — ерунда! Одеяло пока повесь!

Ночью я, понятно, не спал. Тревожно. Такое впечатление вообще, будто на площадку кровать выставил.

Вздремнул только, слышу — скрип! Вижу — вошел какой-то тип, с узлом.

— Так…— меня увидел.— А нельзя?

— Почему же нельзя? — говорю.— Можно. Двери-то нет, сам же видишь!

Разговорились. Толик Керосинщиков его зовут… Ехал к брату своему за пять тысяч километров — и в первый же вечер получил от него в глаз.

— …Но и он тоже словил! Усек? — Толик говорит.

Ясно, обидно действительно — ехать пять тысяч километров исключительно для того, чтобы получить в глаз.

Говорит:

— Здорово мне у тебя нравится… Отдохну?

— Давай.

Прилег он на диван, ботиночки — бух! Накрыл я его картой полушарий для тепла.

Соседка входит из сто одиннадцатой.

— Сосед,— говорит.— Я у жены твоей, помнится, тазик брала, нельзя ли еще и сковородку взять?

— Да что там сковородка,— говорю,— садись! Сковородку бери, что там еще? Может, еще чего-нибудь тебе надо?

Потом увидел через отсутствующую дверь: влюбленные стоят на площадке, мерзнут.

— Входите! — говорю.— Чего мерзнуть?

— Ой, а можно? — говорят.— Спасибо!

Отвел я их во вторую комнату, оставил — только они там почему-то сразу принялись в домино играть… Бац! Я даже вздрогнул. Пауза, тишина. Снова — бац!

Ну, это уж не мое дело, пусть чем хотят, тем и занимаются. Пригласить к себе, а потом еще действия диктовать… Зачем?

На лестнице тяжелые шаги раздались. Входит водолаз. За ним резиновый шланг тянется, мокрый.

— Все! — глухо говорит.— Моторюга не метет! Обрежь кишку, быстро!

Обрезал кишку — перепилил тупым столовым ножом.

Водолаз воздух вдохнул.

— Ху-у! Ну выручил ты меня, браток!

Потом еще — монтер снова зашел.

— Ну, как без двери? — говорит.— Привыкаешь?

— Да-а!

— Вообще,— говорит,— жизнь вроде поживее пошла после того, как я дверь у тебя выбил.

Тут является родственник. Кока. Кока Коля. Говорит:

— Ну, как ты живешь?

— Ну, как?

— Даже двери у тебя нет.

— Двери нет, действительно.

— То-то вещей у тебя никаких нет.

— Вещей действительно нет.

— Откажись,— кока говорит.

— От чего?

— Сам,— говорит,— понимаешь.

— Ей-богу,— говорю,— не понимаю.

— Ну, смотри!

И тут же врывается другая соседка, Марья Горячкина, и начинает кричать, что ее муж, Иван Горячкин, в моей бездверной квартире пропал.

— Давайте мне мужа моего! Не уйду, пока мужа не отдадите!

На водолаза почему-то взъелась:

— Отъел рожу-то!

Плюнула ему прямо на стекло.

Ушла.

Кока говорит:

— Ну, видишь?

— Что вижу-то?

— Послушай меня,— кока Коля говорит.— Видел я тут объявление на улице: дверь продается, с обсадой и арматурой. Купим, поставим.

— Да нет,— говорю.— Неохота чего-то.

— Эх,— кока говорит.— Какой-то ты безвольный!

— Я не безвольный! — говорю.— Я вольный!

— А что это за типы у тебя?

— Это,— говорю,— люди. Мои друзья.

Толик Керосинщиков тут зарыдал. Водолаз ко мне подошел, по плечу ударил железной рукой.

— Вот это по-нашему, по-водолазному! — говорит.

— …Ну и чего ты добился? — кока говорит.

И тут — появляется в дверном проеме фигура и начинает полыхать синим огнем!

— Марсианец, что ли, будешь? — говорю.

— Ага.

— Ну как вообще делишки? — спрашиваю.

Стал с ходу жаловаться, что холодно ему на земле.

Кока говорит ему:

— Вот вы — марсианец. Неужели для дела такого, как межпланетный контакт, не могли жильца другого найти — солидного, нормального!

— Значит, не мог! — грубо марсианец ему говорит.

Кока спрашивает:

— Простите, почему?

— До звонка не достаю — вот почему! Удовлетворяет вас такой ответ? Если бы тут открыто не оказалось, вообще мог бы на лестнице заледенеть!

Сидим в свете марсианца, беседуем, вдруг появляется жена (не понравилось ей, видно, на Гиндукуше!).

— Та-ак…— говорит.— А это еще кто?

— Марсианец,— говорю.— Не видишь, что ли?

— Знаю,— как закричит,— я твоих марсианцев!

— Да ты что,— говорю.— Опомнись!

— Не опомнюсь,— говорит,— принципиально! А где дверь?

— Какая дверь?

— Наша!

— А-а-а… Разлетелась.

— С помощью чего?

— С помощью монтера.

— Ну, все! — жена говорит.

Ушла из дому, навсегда. Взяла с собой почему-то только утюг.

Толик говорит:

— Ну, ничего!

— Конечно,— говорю.— Ничего!

Скоро утро настало. Солнце поднялось. Крупинки под обоями длинные тени дают.

Зарядка по радио началась: «Раз-два, раз-два… Только не нагибайтесь!.. Умоляю вас — только не нагибайтесь!»

— Спокойно! — говорю.— Никто и не нагибается.

Выскочил я — теще позвонить, то есть жене.

Обратно через улицу бегу, вижу: солнце светит наискосок с дома. Продавец в овощном магазине на гармони играет.

Тут от полного восторга пнул я ногой камешек, перелетел он через дорогу, щелкнул о гранитный парапет тротуара, отскочил, оставив белую точку.

Скоро жена вернулась. Стала демонстративно блины жарить, а я стал демонстративно их есть.

…День сравнительно спокойно прошел. Только вечером уже, на красном закате, вошел вдруг в комнату караван верблюдов. Шел, брякая, постепенно уменьшаясь, и в углу комнаты — исчез.

Жизнь удалась

1. Воспоминание

Вечером я сидел дома, и вдруг телефон, проржавевший от безделья, задребезжал.