В каждую субботу, вечером

— А это его велосипед висит в сенях?

— Его. Сам собрал из какого-то старья.

— Он был на все руки… — сказала Ольга. — Сам крышу чинил, сам колодец чистил. Все умел…

Мать снова встала, подошла к комоду. Вынула из ящика альбом, старинный, покрытый потускневшим малиновым плюшем.

— Смотри, это он совсем еще маленький…

— Видишь, как был курносым, так и остался, — сказала Ольга.

— Весь в отца пошел, — сказала мать. — А здесь он уже когда в школе стал учиться, в первом классе.

— В той самой школе, — вставила Ольга, — где мама работала техничкой.

— Да, тридцать лет проработала, а теперь в госпитале, в Мытищах, санитаркой.

— Рабочую карточку дают, — сказала Ольга.

— Он тебе рассказывал, как ногу сломал? — спросила мать.

— Кажется, нет.

— Это он крышу красил, да не удержался… Целых два месяца на костылях ходил…

— А знаешь, его однажды с урока географии выгнали, — сказала Ольга. — Он тогда в шестом классе учился, вышел к доске, учительница говорит: «Покажи мне на карте Индийский океан», а он ищет, ищет, никак отыскать не может. Потом говорит ей: «Такого океана нет, есть Великий или Тихий, есть Атлантический и Северный Ледовитый, а Индийского нет». А она у нас очень нервная была, спрашивает его: «Так что же, я сама выдумала Индийский океан?» Сережа вдруг как ляпнет: «Может, и правда сами выдумали…»

— Он очень обиделся на учительницу за то, что выгнала его из класса, — сказала мать. — Даже в школу не хотел идти, едва уговорила его…

— А помнишь, мама, как ты его крапивой огрела?

— Как не помнить. Он тогда купаться ушел с ребятами, все вернулись, а его нет как нет. Я просто с ума чуть не сошла, бегаю по поселку, ищу его… Гляжу, в десять вечера является. «Я, говорит, в Москву ездил, на метро катался…» Ну, тут я его как вытяну крапивой.

Мать отпила глоток остывшего чая из своей чашки.

— А теперь вот вспомнишь…

— А он смеялся, — сказала Ольга. — Ты за ним с крапивой бегаешь, а он смеется…

— Он у нас веселый был, — вспоминала мать. — И заботливый. Первую получку принес мне, вот сюда на стол положил, говорит: «Давай, мама, купи себе все, что хочешь», а денег-то всего ничего, и не знаешь, какую дыру прежде заткнуть…

— Он всю получку маме сполна отдавал, — сказала Ольга.

— Смотри, — мать показала мне карточку. — Это он снялся, когда работать пошел…

Он был на всех фотографиях одинаковый, такой, каким я запомнила его, — светловолосый, с широко расставленными глазами.

— Он любил сниматься, — рассказывала Ольга. — Бывало, говорит: «Вот стану совсем старый, увижу на фото, каким был в молодости, сам себе позавидую…»

— Ты любила его? — помолчав, спросила мать.

— Любила.

— И он тебя тоже?

— Конечно.

— Сережа не умел кривить душой, — сказала Ольга. — Если любил, так любил, это уж точно…

Они вспоминали о Сереже, перебивая друг друга, должно быть находя в воспоминаниях горькую отраду.

И жизнь этого человека, которая до того была совсем мне неизвестна, вдруг раскрылась передо мной.

Я видела его школьником, который не мог отыскать на карте Индийский океан и написал сочинение о самом счастливом дне своей жизни. Видела на мотоцикле, когда он впервые ощутил машину послушной его рукам и поехал в лес, и ветер гудел в ушах, и руки его крепко держали руль.

Видела, как он собирает велосипед, как взбирается на крышу, чтобы покрасить ее, и ходит потом на костылях, и, наверно, боится, что на всю жизнь останется хромым. И приносит матери получку, чтобы она купила себе все, что хочет…

Мне уже не было совестно оттого, что я назвалась его любимой, потому что я и в самом деле полюбила его…

Был уже вечер, когда я собралась домой.

— Я провожу тебя, — предложила Ольга.

— И я с вами, — сказала мать. — Мне все равно скоро уже на ночное дежурство, в госпиталь…

Мы вышли гуськом на дорогу, ведущую к станции. Час бежал впереди, поминутно оглядываясь на нас.

Времени было еще достаточно, до поезда целых двенадцать минут.

— Значит, завтра обратно на фронт? — спросила мать.

— Да. В пятнадцать ноль-ноль надо быть на вокзале…

Мать остановилась, и я остановилась тоже.

— Господь с тобой, — мать широко перекрестила меня. — Смотри, пиши нам…

— Конечно, буду писать.

— Адрес запомнила?

— Еще бы!

Вдали послышался шум поезда.

— Счастливо тебе, Катя, — сказала Ольга.

А потом мать положила мне руки на плечи. В темноте слабо белело ее лицо. И глаза казались очень большими.

— Будь здорова, дочка, — сказала мать и прижала меня к себе.

Я не хотела плакать, я держалась весь день, как могла, потому что мать тоже не плакала, а тут слезы против воли покатились по моим щекам, и я целовала ее лицо, руки, волосы, и опять плакала, и говорила какие-то слова, теперь уже и не помню какие…

Она молчала, не отрывая от меня глаз.

И вдруг сказала:

— Если бы у тебя ребеночек от Сережи остался…

Тяжело дыша, поезд подошел к платформе и остановился, замер на минуту.

В последний раз я обняла мать, потом вскочила в вагон. И поезд тут же тронулся.

Тетя Чайпить

В моей жизни случались люди, которые, казалось бы, прошли мимолетно, но я их запомнила и порой представляю себе так ясно, словно только вчера рассталась, и мысленно говорю с ними, и думаю о них…