В круге света

Прочитав положенные молитвы, я осторожно маленькой ложечкой зачерпнул капельку Крови и положил её Вадику на язык. Потом, смешав в кружке вино с кипятком, уже чайной ложкой влил ему в рот запивку. В этот момент в палату зашёл врач англичанин. Увидев мои манипуляции с запивкой, он поначалу собрался было протестовать, но потом махнул рукой и промолчал. Я, отхлебнув из кружки с запивкой, машинально предложил доктору выпить, но тот отказался. Тогда я допил остальное.

Вдруг вижу как у англичанина изумлённо вытягивается лицо, и он, не отрываясь, смотрит в сторону больного. Я тоже смотрю, и вижу как по трубкам, что торчат из тела Вадика, начинает пульсировать жидкость, а ведь ещё минуту назад трубки были абсолютно пусты. Немедленно в палате появились врачи и забегали вокруг моего друга, по их радостным лицам было понятно, что появилась надежда.

После всех я снова расположился на крышке того же аппарата. Только уже вместо потирчика перед иконкой стояла такая же крошечная рюмочка с маслом. Соборование шло очень трудно, я волновался, и часто сбиваясь, снова и снова повторял одни и те же молитвы. Мне понадобилось почти три часа на то, что обычно занимает всего около часа. Потом я подошёл к его постели и внятно произнёс:

— Вадик, если ты меня слышишь, сожми мой палец, — и почувствовал в ответ едва различимое пожатие, но для меня это было главным.

После того как англичанин профессор стал свидетелем моих непонятных манипуляций с вином, послуживших толчком к началу исцеления больного, моё слово приобрело вес. Ко мне начали прислушиваться. Тогда я попросил вызвать его мать, а когда она приехала, вручил ей Псалтирь, наказав сидеть рядом с сыном и читать ему вслух.

— Читай, материнская молитва со дна моря достанет.

Ещё через два дня Вадим открыл глаза и первым человеком, которого он увидел, была его мама.

— Я потом его спрашивал, — продолжал отец Виктор, — Вадим, находясь в коме, ты что-нибудь слышал из того, что происходило вокруг?

— Нет, бать, я только слышал, как ты меня отпевал. Твой голос звучал будто ты стоишь где-то далеко-далеко, я лежу в яме, а ты меня отпеваешь. Хочу сказать, не отпевайте меня, я ещё живой, но не могу. Потом услышал мамин голос, и пошёл на него.

Честно сказать, меня потрясла интуиция моего собрата. Причастие, соборование — путь естественный и понятный каждому священнику, чтение Священного Писания рядом с человеком больным, и тем более, находящимся в коме, тоже, но почему именно мать, а не кто-то другой?

В конце концов, жена француженка могла бы читать Псалтирь и по-своему, по-французски, это не принципиально. Спрашиваю его:

— Отче, откуда у тебя такой опыт исцеления? Ты же служил в глухой деревне, кто тебя научил?

— Опыт исцеления? Нет, бать, у меня есть только опыт умирания.

Я на своём веку столько смертей повидал. Сам умирал трижды, и все от потери крови. Как-то БТР рядом со мной наехал на мину-лягушку, та подпрыгнула и взорвалась. Осколками посекло левые руку и ногу. Пацаны, как могли, меня перевязали, потом в вертолёт и вместе с другими ранеными отправили в Ивановский госпиталь.

Пока перевязывали, несли, пока летели, много крови потерял. Нас сопровождал один уже пожилой военврач. Его задачей было не давать нам заснуть. После ранения основная проблема — потеря крови. Я лежу, а у меня перед глазами моя деревня под Барановичами, солнышко, мамка ко мне идёт, улыбается, брат рядом на конике. У нас в детстве была своя лошадка. Так хорошо, покойно.

И вдруг кто-то мне хрясь по щеке:

— Сынок, очнись, не спи! Нельзя тебе спать, помрёшь.

Глаза открываешь, и снова боль, раневой шок уже прошёл. Но веки тяжелеют, закрываются сами собой — и опять мамка и братик с коником. Вновь удар:

— Не спать!

И кажется, этому не будет конца.

Начинаю ругаться:

— Что ж ты так бьёшь, мне же больно?

Потом уже в госпитале зеркало попросил, так у меня все щёки и уши были одним сплошным синяком.

Я когда в реанимационной палате в себя пришёл, первое, что увидел, это глаза того врача, полные счастливых слёз. Он от нас сутками не отходил, а ведь сам-то ивановский, дом рядом, семья. Казалось бы, операцию сделал — и иди отдыхай, никто не упрекнёт.

Ни один из тех раненых, с которыми он летел, не умер, а ведь это 1989 год. Страна разваливается, лекарств путных нет, не говоря уже о какой-то аппаратуре, а мы выжили. Он над нами молился, бать, я сам слышал.

Теперь, как бываю в Иваново, дома у этого врача останавливаюсь. Отец у меня давно уже умер, так я его за второго отца почитаю.

Это он мне сказал: «Каким бы человек не был сильным и бесстрашным, а умирая, мамку зовёт. Ты понимаешь — ни жену, ни детей, а мать».

Меня потом, когда я в спецотряде служил, ещё дважды бандиты ножами били. Бать, умирать не больно и не страшно, видимо, в это время в организме что-то такое включается, механизм умирания что ли… И всякий раз ко мне в предсмертных видениях мамка приходила.

Кстати, она мне тогда звонит в госпиталь в Иваново:

— Что с тобой случилось?

Мне подносят телефон, здоровенный такой «кирпич»:

— Ничего не случилось, мам, всё в порядке.