В окопах Сталинграда

— Моя фамилия Митясов. С сегодняшнего дня я староста группы и предлагаю тебе сделать то, что я сказал.

Громобой смерил Николая с ног до головы презрительным взглядом и, ничего не сказав, повернул к нему свою могучую, перетянутую портупеей — он до сих пор носил портупею — спину.

Николай молча поднял край скамейки, на которой сидел Громобой, и тот с грохотом, звеня орденами, полетел на пол. Николай положил брошенные книги на стол и сказал Куныку:

— Твое место будет здесь. Ясно? Садись.

В этот момент вошел преподаватель. Громобою пришлось сесть к окну.

В перерыве он подошел к Николаю и, не глядя в глаза, мрачно сказал:

— Хоть ты и староста, а блин я из тебя сделаю. Понял?

— Что ж, — сказал Николай, — можно после лекций выйти прогуляться. Я не возражаю.

Но после лекций Громобой куда-то исчез, а на следующий день подошел как ни в чем не бывало:

— А ты, друг, оказывается, тоже сталинградец. Я и не знал. У кого воевал?

После этого случая некоторое время все шло более или менее нормально. Однажды, правда, Громобой опять с кем-то «завелся», считая, что к нему не так отнеслись, как надо, но после вмешательства Николая дальнейшие эксцессы, в общем, прекратились. Вообще, как ни странно, Громобой слушался Николая.

Заниматься ему было трудно. Как и Николаю, ему труднее всего давались математика и физика.

— Не моих мозгов дело. Не переваривают, что поделаешь? Туп.

Николай, по правде говоря, тоже не совсем понимал, почему Громобой не поступил, например, в физкультурный институт, где его мышцы были бы более уместны. Он как-то даже спросил его об этом.

Тот немного удивленно посмотрел на Николая:

— А я знаю? Получилось так, и все. Когда демобилизовался, спросили: хочешь учиться? Хочу, говорю. В военное какое-нибудь техническое училище хочешь? Нет, говорю, не хочу. А куда ж ты хочешь? А бог его знает, вам виднее — в механический, что ли? В механическом, говорят, мест нет, хочешь в строительный? Строительный так строительный, один дьявол. Вот и попал в строительный. Перевестись всегда успею, если надоест.

— А в физкультурный не пробовал?

— Улыбнулся мне физкультурный. Доктора говорят, сердце ни к черту. Война испортила.

— А в военную школу почему не захотел?

— Э-э… Пусть молодежь идет. С меня хватит. Осколков нахватался. — и, засовывая книги за шинель, добавил: — Да, брат, это тебе не фронт, не Сталинград…

А вскоре, на зачете по физике, Громобой опять отличился. Правда, физик был тоже не прав, и, может быть, только это дало Николаю возможность замять поступок Громобоя, который вряд ли закончился бы так благополучно.

Громобой напутал что-то в ответе. Физик, усталый после пятичасового сидения за столом, зевая, посмотрел на его листок и велел подумать еще. Громобой стал думать, но у него ничего не получалось. Тогда физик подошел к нему и, взглянув на его грудь, украшенную орденами, сказал:

— Я бы на вашем месте, молодой человек, имея столько орденов, из армии не уходил бы, — и, наклонившись, взял двумя пальцами висевший на груди Громобоя польский крест «Виртути милитари». — Это какой?

— А ты не лапай! Не тебе дали!

Громобой оттолкнул руку физика и, бросив на пол листок с задачей, красный, с круглыми от бешенства глазами, направился к выходу. Николай заслонил ему дорогу. Громобой стиснул зубы:

— Пусти!

Николай не сдвинулся.

— Пусти, а то…

Лицо его стало совсем пунцовым. Физик, бледный, дрожащими руками складывал свои тетрадки.

— Ты сейчас же попросишь извинения, — тихо и внятно сказал Николай. — Слышишь? Сейчас же…

Громобой сжал челюсти так, что скрипнули зубы. Потом повернулся, тяжело шагая, подошел к столу и негромко сказал:

— Извините, я не…

Физик торопливо, не глядя, закивал головой:

— Хорошо, хорошо… Я понимаю. Я поставлю вам удовлетворительную оценку, но…

— А он разве решил задачу? — все еще стоя в дверях, спросил Николай.

— Нет… Но я вижу, что товарищ…

— Тогда ставьте двойку. Товарищ подзаймется и сдаст.

Громобой молча кивнул головой.

Николай попросил физика о происшедшем никому не говорить, а когда тот вышел, подошел к Громобою и сказал резко:

— Солдат тоже… Истерики закатывает. Смотреть на тебя противно. Развесил ордена и пыжишься, как павлин.

Громобой сидел на столе, опустив голову, и смотрел на носки своих начищенных сапог. Потом вдруг поднял свою красивую чубатую голову. Николаю показалось, что ему чудится, — по щекам Громобоя текли слезы.

— Не кричи на меня, Колька… Не кричи… — и запнулся.

Николай опешил. Он всего ожидал, только не этого.

Громобой соскочил со стола, подошел к окну и облокотился о подоконник. Николай обнял его за плечи.

— К черту! Пойду к директору, — по-детски всхлипывая, говорил Громобой. — Пусть отчисляет. Я не виноват, ей-богу, не виноват… Ну, не понимаю я. Что я могу поделать? Не понимаю я всех этих, черт его знает, как они называются… Даже названия запомнить не могу… Пусть отчисляет. Я и сам знаю, что мне здесь не место… Пойду вот и скажу.

Николай смотрел на этого большого, сильного, увешанного орденами человека, по щекам которого катились слезы, и все это ему было так знакомо, так понятно.