В ожидании

— И у него всегда такие приятные длинные жилеты. Теперь носят короткие полосатые. Они превращают мужчину в какого-то коротышку. Я пошлю его вместе с Джин осматривать грядки. Портулак — самый удобный предлог, когда нужно свести людей. А-а! Вон Босуэл-и-Джонсон. Он мне нужен.

Хьюберт приехал в первом часу и чуть ли не сразу же объявил:

— Я раздумал публиковать дневник, Динни. Выставлять свои раны напоказ — это слишком мерзко.

Радуясь, что не успела предпринять никаких шагов, Динни мягко ответила:

— Вот и хорошо, мой дорогой.

— Я все взвесил. Если не получу назначения здесь, переведусь в один из суданских полков или в индийскую полицию, — там, я слышал, нужны люди. Буду лишь рад снова уехать из Англии. Кто здесь сейчас?

— Только дядя Лоренс, тётя Эм и тётя Уилмет. К завтраку придёт местный пастор с детьми. Это Тесбери, наши дальние родственники.

— Вот как? — угрюмо буркнул Хьюберт.

Динни ожидала прихода Тесбери чуть ли не с раздражением. Однако сразу же выяснилось, что Хьюберт и молодой Тесбери служили по соседству — один в Месопотамии, другой на Персидском заливе. Они обменивались воспоминаниями, когда Хьюберт увидел Джин. Динни заметила, как он бросил на девушку взгляд пристальный и вопросительный — взгляд человека, который подстерёг птицу незнакомой породы; затем он отвёл глаза, заговорил, засмеялся и опять посмотрел на Джин.

Тётя Эм подала голос:

— Хьюберт похудел.

Пастор вытянул руки, словно желая привлечь всеобщее внимание к своим ныне столь изысканно округлым формам:

— Сударыня, в его годы мне была свойственна ещё большая худоба-а.

— Мне тоже, — вздохнула леди Монт. — Я была такая же тоненькая, как ты, Динни.

— Никто из нас не избегнет этого… э-э… незаслуженного приращения объёма-а. Взгляните на Джин. Без преувеличения — она гибкая как змея. А через сорок лет… Впрочем, может быть, нынешняя молодёжь никогда-а не потолстеет. Они ведь принимают… э-э… меры.

Во время завтрака за уже сдвинутым столом обе пожилые дамы сидели справа и слева от пастора. Напротив него — сэр Лоренс, напротив Хьюберта — Ален, напротив Джин — Динни.

— От всего сердца возблагодарим господа, в милости своей ниспославшего нам все эти благословенные дары.

— Странная милость! — шепнул молодой Тесбери на ухо Динни. — Выходит, убийство тоже благословенно?

— Сейчас подадут зайца, — сказала девушка. — Я видела, как его подшибли. Он кричал.

— Лучше уж собачина, чем заяц!

Динни бросила ему признательный взгляд:

— Не хотите ли вы с сестрой навестить нас в Кондафорде?

— Почту за счастье!

— Когда вам обратно на корабль?

— У меня ещё месяц.

— Мне кажется, вы любите вашу профессию?

— Да, — просто ответил он. — Это в крови. У нас в семье все моряки.

— А у нас все военные.

— Ваш брат чертовски умён. Страшно рад, что познакомился с ним.

— Благодарю вас, Блор, не надо, — бросила Динни дворецкому. — Дайте лучше холодную куропатку. Мистер Тесбери тоже съест что-нибудь холодное.

— Говядины, сэр? Телятины? Куропатку?

— Куропатку. Благодарю вас.

— Я однажды видела, как заяц мыл уши, — вставила девушка.

— Когда у вас такой вид, — сказал молодой Тесбери, — я просто…

— Какой такой?

— Ну, словно вас нет.

— Весьма признательна.

— Динни, — спросил сэр Лоренс, — кто это сказал, что мир похож на устрицу? А по-моему — на улитку. Как ты считаешь?

— Я не очень разбираюсь в моллюсках, дядя Лоренс.

— Твоё счастье. Эта брюхоногая пародия на чувство собственного достоинства — единственное осязаемое воплощение американского идеализма. Американцы так стараются ей подражать, что готовы даже употреблять её в пищу. Стоит американцам от этого отказаться, как они станут реалистами и вступят в Лигу наций. Тогда нам конец.

Но Динни не слушала, — она наблюдала за лицом Хьюберта. Взгляд его больше не светился тоской, глаза были прикованы к глубоким манящим глазам Джин. Динни вздохнула.

— Совершенно верно, — подхватил сэр Лоренс. — Мы, к сожалению, не доживём до того дня, когда американцы перестанут подражать улитке и вступят в Лигу наций. В конце концов, — продолжал он, прищурив левый глаз, она создана американцем и представляет собой единственное разумное начинание нашей эпохи. Тем не менее она вызывает непреодолимое отвращение у почитателей другого американца по имени Монро, который умер в тысяча восемьсот тридцать первом году и о котором люди типа Саксендена никогда не вспоминают без насмешки.

Выпад, глумленье и грубый пинок.
Редкие фразы, но как они злобны!..

Читала ты эту вещь Элроя Флеккера?

— Да, — ответила поражённая Динни. — Хьюберт цитирует его в дневнике. Я прочла это место лорду Саксендену. Как раз на нём он заснул.

— Похоже на него. Но не забывай, Динни: Бантам дьявольски хитёр и великолепно знает мир, в котором живёт. Допускаю, что ты предпочтёшь умереть, чем жить в таком мире, но ведь в нём и без того недавно умерло десять миллионов более или менее молодых людей. Не помню, — задумчиво заключил сэр Лоренс, — когда ещё за собственным столом меня кормили лучше, чем в последние дни. На твою тётку что-то нашло.