В прорыв идут штрафные батальоны

По ходам сообщения пробрались в передовые окопы. К Колычеву пришло ощущение порядком подзабытого, но узнаваемого прошлого. Будто на свой участок Волховского фронта попал. Почти полное воспроизведение позиций его роты зимой сорок второго года. Траншеи мелкие, в пояс, с оплывшими, прихваченными морозом стенками, местами в ржавых потеках. То ли подпочвенной воды, то ли солдатской мочи. Зарыться глубже не позволяют подпочвенные воды, проступающие кое-где на поверхность.

Брустверы подняты притрамбованными снежными валами, но голову, чтобы шапка вровень с кромкой, все равно приходится пригибать. Такие же мелкие, сырые и перекрытые кое-как жердями землянки без дверей. В солдатском обиходе — норы.

Стоя в обороне, немцы возводили траншеи из бревен, обсыпали их привозной землей. Дно выстилали слегами, обшивали поперечно досками. Не забывали о нужниках.

Наши скрывались за снежными насыпями. Низменные участки перекрывались окостеневшими трупами погибших товарищей. Убитых никто не хоронил. Оправляться ходили в каски и выбрасывали их за бруствер. А при артобстрелах каски взрывной волной забрасывало обратно в траншею, на головы солдат. К тому же донимала невозможная вшивость.

По ходу заглянули в несколько землянок Невзрачные, запущенные. Ни деревянных настилов, ни соломенной подстилки. Печурки и то не в каждой.

— Вот народ. В лесу живут, а палец о палец для себя ударить не хотят. Твари ленивые.

— А ты что думал, что для нас здесь царские палаты приготовлены? Хрен да маленько.

— Нам здесь тоже не век вековать. Возьмем Маленичи, заживем в немецких. У них с этим полный орднунг.

На колымского начальника режима неприглядность жилищ впечатления не произвела. Каменное лицо Сачкова никаких эмоций не отразило. Корниенко и Колычев, тяготясь его присутствием, тоже помалкивали. И только Богданов с ординарцем Корниенко оживленно переговаривались, комментируя увиденное.

Блиндаж командира батальона поухоженней солдатских землянок, но все такой же сырой и тесный. А вот хозяин — человек радушный и словоохотливый. Не скрывает майор радости, что батальон его выводят в тыл, на отдых. Выставил на снарядный ящик бутылку водки, банку консервов.

— Сейчас здесь терпимо, капитан, — приняв Колычева с его старшинскими знаками различия за ординарца, а Сачкова почему-то сразу невзлюбив, майор обращается по преимуществу к Корниенко. — А по осени хлебнули лиха по ноздри. Сверху дождь, под ногами хлябь. Копнешь лопатой на штык, и вот она — затхлая, вонючая. По поверхности на брюхе ползать приходилось. С пулемета бьешь, а сошки тонут, в землю уходят…

— А немец как?

— А чего ему. Он на верхотуре сидит. Знает, что нам его оттуда не вышибить, — спит себе спокойненько. Мы его не трогаем, и он нас не беспокоит. Так что жить можно.

Сачков при этих словах комбата вскинул голову, смерил майора насмешливым взглядом. Но Павел опередил его:

— Значит, не ждут здесь удара?

— Вряд ли. К Рождеству своему готовятся.

— Болото что собой представляет? Незамерзающие очаги есть?

— Против наших позиций нет. Лед крепкий, — поняв причину его озабоченности, быстро ответил комбат.

— Мы сюда не в обороне сидеть пришли, майор, — вставил Корниенко, — наша задача — прорыв обороны противника. Рвать на части немчуру будем. Без штанов от нас побегут. Да, кстати, — он указал на Павла. — Это командир второй роты Колычев. Ты, майор, на его погоны не смотри. Это у нас специфика такая штрафная. До боя он — старшина. После боя свои капитанские наденет.

Майор коротко, с любопытством взглянул на Колычева и хотя не понял, что это за специфика такая, о которой сказал ему Корниенко, вдаваться в подробности не стал.

— Если думаете их шапками закидать — не выйдет. Пробовали уже. У меня в батальоне полторы сотни штыков осталось. Здесь наступать — гиблое дело. Ждать надо, когда наши на флангах где-нибудь прорвутся. Тогда они сами отсюда убегут.

— А мы их, комбат, не шапками — мы их трупами закидаем. — Сачков одним глотком опорожнил стакан, набычился. Лицо его сделалось злым и упрямым.

Комбат оставил его заявление без ответа и, адресуясь по-прежнему преимущественно к Корниенко, сказал тоном убежденного сожаления:

— Зря людей потеряете.

— У нас, комбат, людей нет, — наливаясь кровью и тяжелой ответной неприязнью к майору, сказал Сачков. — И нам их жалеть не пристало. Для них за честь полечь на поле боя, чем гнить в лагере.

Майор переменился в лице.

— А вы, товарищ капитан, случайно не в лагерях до войны служили?

Корниенко, стремясь предотвратить назревающий скандал, обернулся к Сачкову, попытался урезонить:

— Кончай, Сачков. Не заводись! О деле ведь говорим!

Но Сачкова уже понесло.

— И горжусь этим, — с вызовом ответил он, глядя в упор на майора. — Что всякую сволочь за проволокой держал и мне их охрану доверяли. Если б их, гадов, не взяли, они бы и без войны всю советскую Россию Гитлеру продали. А мы еще с ними панькались. Лично я — всех бы к стенке. И пособников их замаскировавшихся, что еще пока не разоблаченные ходят.