В Швеции

Река уже далеко внизу, мы оставили позади пашни и только что въехали в лес, где останавливаемся возле трактирчика, дверь и окна которого украшены в честь Иванова дня зелеными ветками. Вся кухня убрана березой и цветущими рябиновыми ветвями; под потолком висят на длинных шестах сухие хлебы, манна[171] лесной пустыни парит прямо над головой у старухи, что стоит начищает до блеска свой медный котел. Питейная половина, где сидят и бражничают крестьяне, тоже разубрана зеленью. Красное лето повсюду ставит свой листвяный шатер, самый же большой — именно в лесу; он раскинулся на мили и мили, и миля же за милею ведет туда наша дорога, на которой не увидишь ни единого дома, а навстречу не попадаются ни конные, ни пешие. Поехали! Кучер запрягает свежих лошадей, поехали с нами в большую лесную пустыню, путь ровный, торный, воздух по-летнему тепел, пахнет березою и линнеей. Дорога ведет то в гору, то под гору, то и дело петляет и оттого разнообразится, но все время идет лесом, густым, дремучим лесом; мы проезжаем мимо озерков, таких глубоких и тихих, словно за своею темной стеклянной гладью они упрятали ночь и сон. А теперь мы возле лесной равнины, где кругом стоят одни только пни, обуглившиеся над корнем; этот черный, выжженный и пустынный участок дороги длинен, сюда не залетает ни одна птица. Но вот нас вновь приветствуют высокие плакучие березы; играючи, перебегает дорогу белка и вспрыгивает на дерево; взгляд наш шарит по лесистому горному склону, который уходит далеко ввысь, но никакого жилья пока не заметно, нигде не подымается голубоватый дым, выдающий присутствие людей. Пригревает солнце, над лошадьми вьются мухи, садятся на них, опять взлетают и вьются, для того чтобы заново передохнуть и посидеть спокойно, и тогда они, верно, думают: «продвижения вперед сейчас нету, все стоит на месте, мы же сидим спокойно!», они думают так же, как и многие люди, забывая, что кони времени безостановочно мчат нас вперед! До чего здесь одиноко! благостно-одиноко! Здесь ты чудеснейшим образом наедине с Богом и самим собой! Подобно тому, как солнечный свет изливается на землю и на эти необозримые, пустынные леса, дух Божий изливается на человека и в человека. Идеи и мысли зарождаются из глубин души, беспредельных, неисчерпаемых, как и он, — так магнит придает свою силу железу, сам ничего от этого не теряя. Здесь, среди лесной природы, на длинной безлюдной дороге, как раз и начинается оживленное движение мыслей по большаку, пролегающему через нашу голову. Мимо тянутся удивительные, богатые караваны из поэтических произведений, из отчего дома воспоминаний, и новые, рожденные сиюминутным окружением. Благочинно движутся детские процессии с развевающимися знаменами и радостными песнями; танцуя, проходят менады, охочие до крови неистовые вакханки. Здесь, в лесу, горячо припекает солнце, как будто сюда, в северную лесную глушь, забралось южное лето, приискало себе лесную долину, улеглось на жарких солнечных лучах и спит; поэтому такая и тишина, как ночью, не слышно ни одной птицы, не шелохнется ни одна ветка? О чем грезит южное лето на севере средь елей и душистых берез? В сочинениях древних, произросших на классической почве юга, упоминаются легенды о могущественных феях, которые в лебедином оперенье летали на север, в страну гипербореев[172], лежавшую «за северным ветром», там в тихих глубоких озерах купались они и возвращали себе молодость. В лесу мы возле этих озер, мы видим, как над нами стаей пролетают лебеди, как они плавают в бурных реках и покойных водах. Лес простирается к западу и к северу, он становится все выше, все гуще; торные дороги кончаются, дальше проехать можно только верхом, по глухой тропе, ведущей к границе. — Здесь на память приходит предание о «чумном времени»^{21}[173], когда из страны в страну ходила Черная смерть и превращала возделанные поля и селения, целые приходы в пустоши и леса. Заброшенные и позабытые, обросшие мохом, травой и кустарником, стояли в лесной чаще церкви, о них уже и знать-то никто не знал, пока столетия спустя сюда не забрел охотник, пущенная им стрела отскочила от позеленелой стены, он отодвинул мох — и обнаружил церковь. Дровосек рубил дерево и задел топором по заросшей стене, и та подалась от удара; упали сосновые доски, и была найдена церковь «чумного времени», солнце, хлынув в дверь и проем окна, вновь заиграло на медной люстре и алтаре, где все еще стоял потир. Прилетела кукушка, села и закуковала: жить тебе многие, многие лета.

Лесная глушь, вот такие картины развертываешь ты здесь перед воображением. Лесная глушь, через твои сводчатые залы нынче, летней порою, тянутся люди со скотом и домашним скарбом; дети и старики направляются к уединенному пастбищу, где живет эхо, где расцветает, как дикий горный цветок, народная песня.

Пленительно поют они: