Варрава

Первое время он старался бороться с этим, неистово накидывался на работу, но мучительно чувствовал бесполезность этого средства и вскоре отказался от него.

Часто испытывал он поползновение открыть свое сердце матери, чтоб, быть может, таким путем обрести себе покой; но его отпугивало что-то в выражении ее лица, что-то, казавшееся ему родственным с его собственным душевным состоянием. Порой тот же оттенок выражения ему чудился и в других лицах; случалось, что на улице он схватывал обрывки разговора, находившиеся, по его мнению, в связи с его собственной судьбой и встречавшие отзвук в его сердце. Все точно сговорилось, чтоб увлечь его к цели, которой он не мог ясно различить, но которая наполняла его трепетом.

* * *

Однажды утром он проснулся окрепший телом и духом после короткой, глубокой дремоты. И в ту же минуту, как он проснулся, пред ним с ясностью предстало одно решение, как будто явившееся ему во сне. Он встал и торопливо оделся, затем отворил дверь в горницу, где лежала мать.

Она так слаба была, теперь, что он понимал, как недолго уже ей осталось жить. Когда он отворил дверь, она обратила к нему свое изможденное лицо с потухшими глазами, и снова увидел он в нем выражение, казавшееся ему зеркалом его собственной души. Но теперь ему подумалось, что он понимает его лучше, чем прежде, и как-то удивительно мягко и тепло стало у него, на сердце.

Он подошел к матери и бережно взял ее руку.

— Мать, — сказал он, — я ухожу на несколько дней.

Она с трудом приподнялась на постели.

— Уходишь?

В ее голосе слышался затаенный страх.

— Да, мне надо отлучиться, но я скоро вернусь. Я попрошу старуху Марфу приглядеть за тобой.

Она снова бессильно опустилась на подушку.

— Не замешкайся! — испуганно и нерешительно взмолилась она. — Не дай мне умереть без тебя!

Он попытался успокоить ее, но она прервала его.

— Не замешкайся! — повторила она. — Я чувствую, что теперь уже недолго осталось.

Он не нашелся ничего больше сказать, высвободил свою руку, которую она удерживала с судорожной силой, и направился к двери. Мать повернула к нему лицо с напряженным, вопрошающим выражением.

— Куда ты идешь? — спросила она наконец.

Он остановился, хотел как будто подойти к ней, но потом передумал.

— Не все ли это равно? — сказал он жестким тоном. — Какое тебе до этого дело?

И он поспешно вышел из комнаты. Но, когда он затворял за собою дверь, до него донесся слабый голос матери:

— Господь да хранит тебя, сын мой!

И эти слова сильно его взволновали.

* * *

На следующий день вечером Иуда был в пустыне, У него сложилось представление, что он должен посетить то место, где произошла ночная встреча, — что там он вновь обретет себе спокойствие и мир.

Долго скитался он в тщетных поисках. Надвигалась ночь, а с нею темнота. Дул холодный ветер. Истомленный, Иуда нашел себе наконец приют в горной пещере и заснул в ней тяжелым, глубоким сном без сновидений. Последней его мыслью было полное надежды: «завтра!»

Он рано проснулся на следующее утро. Сначала он не мог понять, где он, но когда отдал себе в этом отчет, им овладело глубокое уныние. Что-то смутно говорило ему, что не сюда хотел он идти, что другая цель была у него в виду.

Он присел на землю, погруженный в тяжелые, безотрадные думы. Солнце стояло красное над горизонтом; холодные порывы ветра мчались над широкой, голой пустыней. Всю свою жизнь прожил Иуда среди этой природы; обнаженные горы Иудеи постоянно ограничивали его кругозор; а между тем ему казалось теперь, что он их видит впервые. Теперь он почувствовал, что они замыкают в себе темницу, и его стало тянуть прочь, прочь отсюда, к чему-то светлому, солнечному. Он коченел здесь, коченел до дна своей души. Зачем он пришел сюда, — ведь не это было у него на уме!

Он встал и пустился в обратный путь. Поднявшись на один из холмов, он увидал вдали светлые струи Иордана. Он остановился, устремив в эту сторону свой взор.

Там был Иоанн! Он сам удивлялся, что к мысли о нем теперь уже не примешивалась злоба. Он подумал: «Да разве к Иоанну хотел я идти?» Другая мысль налетела на него, но он поспешно оттолкнул ее, хотя и сознавал, что она снова и снова будет возвращаться и, в конце концов, одержит над ним верх.

Он медленно пошел дальше. Вдруг в его ушах прозвучало: «Я буду тебя ждать!» — он сделал движение, выражавшее тревогу, и ускорил шаги, точно хотел от чего-то спастись.

* * *

Спустя два дня он вернулся домой. Был вечер. В дверях он встретил соседку Марфу, обыкновенно присматривавшую за его матерью, когда он бывал в отлучке. Она сказала ему, что больная так ослабела, что, по всей вероятности, не доживет до утра. Он отослал ее домой и вошел к матери.

Она лежала совершенно неподвижно и, казалось, не заметила его, когда он вошел. Он подумал было, что она уже умерла, и эта мысль вызвала в нем внезапное раскаяние; ему казалось, что он хотел сказать ей что-то перед ее кончиной, и что теперь, когда он явился слишком поздно, это будет вечно лежать тяжестью на его душе. Он наклонился и прислушался к ее груди; она еще дышала, совсем слабо, но правильно и ровно.