Вдали от безумной толпы

Батшеба вдруг ощутила острое желание поговорить с кем-то, кто сильнее ее, чтобы ей помогли мужественно и с достоинством вынести то, чего она опасалась. Где же следовало искать такого человека, такого друга? Под собственной ее крышей не было женщины разумней и хладнокровней, чем она сама. Набраться терпения еще на несколько часов и не делать поспешных выводов – вот в чем ей требовалась помощь. Однако никто не мог ее этому научить. Разве только Габриэль Оук? «А ведь никто, – подумала Батшеба, – не умеет сносить тяготы так, как он». Чувства Болдвуда казались и глубже, и возвышенней, и сильней чувств Оука, однако он не лучше самой Батшебы усвоил то, чем в совершенстве владел Габриэль, каждым движением, каждым взглядом как будто говоривший: «Среди множества целей и устремлений, те, что касаются до моего собственного благополучия, далеко не главные». Вдумчиво оглядывая горизонт обстоятельств, Оук был беспристрастен, и Батшеба хотела перенять у него это свойство.

Она не сомневалась: Габриэль знал о Фэнни все. Если прийти к нему с простыми словами: «Расскажите мне правду!» – он не откажет своей госпоже. Какое облегчение она тогда испытает!

Накинув плащ, Батшеба вышла на крыльцо. Ни единая травинка, ни единая ветвь не колыхалась на ветру. Воздух был все еще густ от влаги. В размеренном постукивании капель, падающих с деревьев на пожухлые листья, слышалось что-то умиротворяющее, почти музыкальное. Под открытым небом дышалось легче, нежели в доме, и Батшеба, затворив за собой дверь, медленно направилась к коттеджу Габриэля. (Теперь он жил один, а не у Коггена, где было слишком тесно.)

В окошке нижнего этажа горел свет. Не имея оснований опасаться воров или любопытных глаз, обитатель жилища не заслонился от внешнего мира ни ставнями, ни шторами. Батшеба, стоявшая на тропинке, отчетливо видела пастуха: он неподвижно сидел над книгой, подперев рукой светловолосую кудрявую голову и лишь изредка отрываясь от чтения, чтобы снять нагар со свечи. Наконец он взглянул на часы, удивился, по-видимому, что уже поздно, и, закрыв книгу, встал. Батшеба поняла: Габриэль идет спать. Надо постучаться, и все сомнения будут тотчас рассеяны. Увы! В эту минуту она ни за какие сокровища не согласилась бы выдать Оуку свои страдания, а тем более прямо спросить его о причине смерти Фэнни. Пусть ей, Батшебе, придется и дальше терзаться, она стерпит все в одиночестве.

Словно бездомный скиталец, она замешкалась у насыпи, завороженная духом покоя, исходившим от этого маленького коттеджа, но, увы, не от ее собственного дома. Теперь Габриэль показался в окне второго этажа. Поставив свечу на приоконную скамью, он опустился на колени для молитвы. Эта картина столь резко противоречила теперешнему состоянию мятущейся души Батшебы, что она не могла долее смотреть. Такой путь примирения с судьбою был не для нее. Она решила дотянуть тошнотворную мелодию своих страданий до последней ноты. Довести начатое до конца.

С болью в отяжелевшем сердце Батшеба вернулась к своему порогу. Чувства, взбудораженные увиденным, разгорелись еще сильнее. Бросив взгляд на дверь комнаты, где лежала умершая, Батшеба откинула голову, прижала ко лбу горячие руки и, зарыдав, произнесла: «Христом Богом прошу тебя, Фэнни! Откликнись! Открой мне свой секрет! О, как я надеюсь, что вас там не двое! Если бы мне хоть на миг тебя увидеть, я бы все узнала!» Помолчав несколько мгновений, она медленно прибавила: «И узнаю».

Впоследствии Батшеба не могла найти объяснения порыву, который овладел ею в тот памятный вечер. Произнеся последние слова, она отыскала в шкапчике отвертку и вскоре (трудно сказать наверняка, сколько минут прошло) уже стояла в маленькой комнате перед открытым гробом молодой женщины, предполагаемые обстоятельства смерти которой безраздельно владели ее вниманием. Батшебу била дрожь, перед глазами стоял туман, в висках неистово стучало. «Чем томиться в неизвестности, лучше знать худшее. Теперь оно мне открылось», – произнесла она надтреснутым голосом.

Батшеба понимала, что этому моменту предшествовал ряд действий, совершенных словно в горячечном сне. Повинуясь мысли, внезапно посетившей ее на пороге комнаты, она неслышно поднялась по лестнице, прислушалась к тяжелому дыханию спящих служанок и, снова спустившись, взялась за ручку двери, за которой лежала усопшая. Батшеба убедила себя совершить то, от чего пришла бы в ужас, если бы знала, что ей придется сделать это ночью, да еще в одиночестве. Но увиденное ею оказалось само по себе не так страшно, как открытие, пролившее свет на последнюю главу жизни Фэнни и явившее Батшебе неоспоримое доказательство вины Троя.