Вечный зов (Том 2)

Партизанский лагерь жил обычной утренней жизнью. Сквозь небольшие оконца землянки было видно, как несколько человек, вооруженные советскими и немецкими автоматами, с ножами на поясах, гуськом ушли в лес - сменить ночные посты, расставленные в необходимых местах на различных расстояниях от лагеря. Проехала куда-то телега, груженная туго набитыми мешками, ящиками, меж которых обрубком торчал ствол станкового пулемета. Широкая в плечах, грудастая баба, босая, с мокрым подолом, развешивала на веревках, натянутых между деревьев, только что выстиранное в ручье белье - мужские подштанники, нательные рубахи, гимнастерки... К ней подошла Олька с полотенцем в руках. Голова ее, как обычно, была туго обмотана светлым платком. Она что-то спросила у женщины, улыбнулась, положила полотенце на траву, стала помогать развешивать белье.

Алейников пристально глядел через оконце на Ольку. Когда та приподнималась на носках солдатских сапог и вытягивала руки, чтобы забросить белье на веревку, отчетливо обозначалась, обрисовывалась ее худенькая, слабенькая, еще почти детская фигурка, и в глазах у Якова мелькала какая-то грусть. Командир партизанского отряда заметил это и невольно глянул в оконце. Яков чуть смутился, тотчас проговорил:

- И чем же все кончилось?

- Чем... Руки-ноги Подкорытову схватили веревками, концы перебросили через верею, подвесили крючком в воротах, а снизу огонь развели. Любимое веселье Захария, любил так людей пытать, не одного сказнил. "Я не до смерти, - говорил он, - казню, только жир с мягкого места вытапливаю, чтоб в сортир потом легче коммунарам ходить было". Огня немного клал, чтоб тело не сразу обугливалось. А когда все до костей выгорало, огонь приказывал убирать. В жестоких мучениях умирали потом его жертвы...

На скулах Алейникова вздрагивали крепкие, как камни, желваки. Метальников изменившимся голосом произнес:

- До такого... и фашисты еще не додумались.

- Такой он был, братец мой. "Что же, - издевается он, - раз Кондратову задницу жалеешь, изжарим твою..." А я все слышу, лежу в этой самой... позе. Слышу, как визжит Подкорытов Фатьян. Вот и горелым мясом запахло. До этого лишь псиной пахло, а теперь все этот запах перебил. Ну, да что говорить...

Олька все еще помогала развешивать белье. Алейников опять глядел на нее безотрывно холодными, остановившимися глазами.

- Чего только не приходится перенести человеку на этой земле, - после некоторого молчания хрипло произнес Баландин. - И подумать жутко. Подкорытова жгут, а подо мной горит, чувствую, еще жарче. Как вытерпеть? Будь что будет, решаю, смерть, конечно, будет, но сил больше нету соображать, что они G человеком делают. Высажу сейчас, думаю, ногами переднюю стенку собачьей будки... Только бы суметь на ноги вскочить, в нагане еще три или четыре патрона. Напрягся и как даванул...

Баландин проглотил что-то тяжелое, отвалился на спинку стула так, что она затрещала, замотал обросшим лицом, будто пытаясь освободить шею из тугого воротника старой, побелевшей от солнца гимнастерки.

- И - что? - негромко спросил Метальников.

- Ничего... В глазах лишь потемнело. В тесной будке и без того темно, а тут черные круги какие-то пошли. Тело все прорезало болью - икра-то у меня развороченная пулей была. Вот, мелькнула мысль, оттого и не хватило силы будку разломать. Крепкая оказалась... А дело было даже и не в том, что крепкая, ноги у меня в таком положении затекли уже, не послушались. А в мозгу больнее, чем в теле, закрутилось: из-за меня ж человек лютой смертью гибнет. Из-за меня! Крикнуть надо: "Оставьте его, вот он я, тут!" И, говорит Подкорытов, закричал. Я-то ничего не помню, мне чудилось, что я думаю лишь об этом, а он говорит: "Нет, я расслышал, кричал ты из будки".

- А бандиты не расслышали, что ли?

- Не до того им уж было. Из Шестокова милиционеры прискакали. Как налетел Захарий, мы туда конного послали. Телефонов тогда не было, мы - конного... Там близко, три версты всего.

- Ну ладно, Подкорытов, будем считать, не признается, - проговорил Алейников. - А эта, как ее? Леокадия Шипова?

- Эта, конечно, ежели начнут ее трясти... Но Подкорытов, я верю, смолчит, - еще раз заверил Баландин. - Смерти он не боится, пожил, говорит, слава богу, а оставлять сиротами на этом свете некого. Жена его до войны еще скончалась, детей у него не было.

- Ладно, - махнул рукой Алейников, как бы подводя итог разговору. - Даже лучше, если б признался, что сообщил Степану... Шевелится у меня в мозгу один план. До двух часов я и ты, Метальников, поспим. Днем обговорим и уточним все в деталях. А пока весь отряд разбить на четыре группы. Две - по сорок человек, остальные - по пятнадцать. Маловато силенок, да что поделаешь. После обеда уложить всех спать. На закате выступаем.