Великое переселение народов: этнополитические и социальные аспекты

При анализе данных византийских историков о размещении утигуров сразу возникает вопрос о соотношении их с оногурами, так как и те и другие в один и тот же период указываются в восточном Приазовье. Однозначно ответить на данный вопрос очень трудно. Многие исследователи разрешают эту проблему, отождествляя оногуров и утигуров, в объединении которых брали верх родо-племенные группировки то первых, то последних[1121]. Может быть, они и правы. В обстановке постоянной междоусобной борьбы в среде родственных племен такое развитие событий достаточно вероятно. Смущает то обстоятельство, что Агафий называет и оногуров, и утигуров, но не упоминает об их тесной связи между собой, хотя, с другой стороны, он мог не знать таких подробностей из жизни далеких варварских племен. И все же то, что данные группировки кочевников византийские авторы относят к одному и тому же времени, заставляет предполагать их одновременное существование в Приазовье. Видимо, не следует жестко локализовать утигуров севернее оногуров[1122], поскольку для этого нет достаточных доказательств, но вполне можно предполагать, что обеим группировкам нашлось место восточнее Меотиды и низовьев Танаиса. Вероятно, и утигуры, также как и оногуры, относились к массиву племен, которые появились здесь в V в., но сравнительно поздно и относительно недолго главенствовали над какой-то их частью. Причем даже в этот короткий период объединение утигуров раскололось, от него отделились кутригуры. Прокопий Кесарийский сообщает об этом со всей определенностью: «В древности великое множество гуннов, которых тогда называли киммерийцами, занимали те места, о которых я недавно упоминал, и один царь стоял во главе их всех. Как-то над ними властвовал царь, у которого было двое сыновей, один по имени Утигур, другому было имя Кутригур. Когда их отец окончил дни своей жизни, оба они поделили между собой власть, и своих подданных каждый назвал своим именем. Так и в мое еще время они именовались одни утигурами, другие кутригурами. Они все жили в одном месте, имея одни и те же нравы и образ жизни…»[1123]. Разделились, вероятно, близкородственные племена, так как, по Прокопию, кутри-гуры родственны утигурам по крови[1124]. По воле Менандра, утигурский вождь говорит о кутригурах: «Было бы неприлично и притом беззаконно в конец истребить наших единоплеменников, не только говорящих одним языком с нами, ведущих одинаковый образ жизни, носящих одну с нами одежду, но притом и родственников наших, хотя и подвластных другим вождям»[1125]. Археологи считают сходными те культуры, которые приписывают кутригурам и утигурам[1126].

А.В.Гадло, помимо свидетельства о реальном разъединении родственных племен, видит в этой легенде смену примитивной охотничьей модели предания о лани новой, с иной социально-ценностной ориентацией гуннской элиты, стремившейся к упрочению своей власти внутри племени[1127]. Очень соблазнительно трактовать этот отрывок как отражение эволюции кочевого общества, но, во-первых, обе эти легенды есть в сочинении историка: процитированная объясняет происхождение этнонимов, а «охотничья» истолковывает причины и обстоятельства перехода через Меотиду[1128].

Во-вторых, в социальном развитии кочевников со времени появления гуннских орд в Северном Причерноморье до середины VI в. произошли не столь большие изменения. Так как, с одной стороны, «охотничья» легенда отнюдь не отражает полностью реальный общественный строй конца IV в.[1129], а с другой стороны, даже если основа предания о едином царе – фольклорная[1130], интерпретация и терминология принадлежат византийскому автору, живущему в условиях единовластия, не подвергаемого сомнению. Если безоговорочно доверять источнику, тогда, по сообщению Иордана, у гуннов уже в 70-х гг. IV в. был царь[1131].