Виленские коммунары

Немцы отказались освободить политических, и 23 декабря, в десять часов вечера, в городе началась забастовка. Первыми прекратили работу железнодорожники. Об этом я узнал еще на Вороньей. А когда около половины одиннад­цатого возвращался домой, на улицах вдруг погасло электричество. Сразу стало темно, глухо. В кромешной тьме потонули дома. Редкий прохожий, опасливо озираясь по сторонам, спешил своей дорогой, переходил с тротуара на середину улицы, под его ногами скрипел снег, совсем как в деревне.

Значит, забастовала и электростанция.

Назавтра, 24 декабря, был католический сочельник. Но уже с утра вся жизнь в городе замерла. Лавки, магазины, ресторации закрылись. Поезда не ходили, молчали паровоз­ные гудки на вокзале.

Вечером в костелах зазвонили, но на улицах было темно, пустынно. Вкушайте, господа, кутью при лампах еще не в вашем Вильно!

Дело в том, что в последнее время по городу носились упорные слухи о возможном выступлении поляков еще до отхода немцев. Польские патриоты называли точный срок: за день, за два до рождества, чтобы возликовать к великому празднику «рождения господа нашего» и разго­веться уже в «своем Вильно».

Да вот не выступили. Возможно, еще не подготовились как следует. Но, скорей всего, по той причине, что город в эти дни бастовал.

Острословы смеялись потом: пан полковник Вейтко вкушал кутью у своей любовницы, а «у коханки — липучие лавки», вот он и прилип, засиделся у нее и опоздал начать выступление в назначенный срок...

Не знаю, у какой коханки пропадал пан полковник. А поручик Хвастуновский встречал сочельник за столом у господина доктора Корсака и вкушал «свиные ушки» в обществе панны Адели Ёдка. Панна ему очень нравилась, и он даже за ней ухаживал.

Все это мне рассказал Болесь Будзилович, которого так и подмывало похвастаться, что Адель «лишь смеется над этим тупым медведем с его скуластой мордой». Сердце панны принадлежало ему, Болесю, если верить самому Болесю... В их компании был и капитан Ёдка. Время прошло интересно, весело, хотя и при свечах, сказал Болесь...

А пока они там сидели, пили и ели, немцы были вынуждены принять условия, выставленные Советом, и в ночь с 24 на 25 декабря сообщить на Воронью, что еще до рассвета выпустят всех арестованных железнодорожни­ков, после чего постепенно станут выпускать и всех поли­тических. Просили дать свет.

Президиум Совета не ложился спать; тут же к тюрьме были направлены представители для проверки, а на электри­ческую станцию последовало распоряжение — включить свет.

Электричество вспыхнуло, город вынырнул из темноты, сразу ожил, повеселел... Однако кутья уже была съедена при лампах или свечах, и многие уснули в мрачном настроении.

И все же немцам нельзя было верить ни на грош. Днем 25 декабря, по случаю рождества, они понемножку осво­бождали политических, по одному в час, но к вечеру приостановили,— утомились, видно...

Президиум Совета немедленно отдал распоряжение снова выключить свет!

Теперь немцы долго не упирались и должны были выполнить все требования.

Поздно вечером электричество снова разлилось по всему городу, оповещая рабочих, что победа одержана. Забастовка была прекращена. Она продолжалась с десяти часов вечера 23 декабря до исхода дня 25 декабря, ровно двое суток.

Забастовка убедительно показала, что провозглашение Совета органом власти было не пустым звуком. Совет стал властью не только для рабочих, как по наивности пытались представить себе дело виленские обыватели. Он стал властью, перед которой пасовали даже всемогущие оккупанты. Эта власть росла с каждым днем и постепенно распространялась на всю жизнь города.

А Красная Армия все ближе и ближе подходила к Вильно...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

БЕЛОЕ И КРАСНОЕ

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Манифест Коммунистической партии

О, Литва! Отчизна моя!

Адам Мицкевич

На виленских улицах разгуливало уже довольно много офицеров в польской военной форме. Среди них встречались и легионеры-пилсудчики, понаехав­шие из австрийской армии, как капитан Ёдка или Ромусь Робейко. Но больше всего было довборцев — из корпуса генерала Довбор-Мусницкого, вроде поручика Хвастуновского. Да и в немецких частях, стоявших в Вильно, служило немало поля­ков познанцев, уроженцев Познаньской провинции. Следовало ожидать, что они не уйдут с немцами, а останутся в Вильно и вольются в польские воору­женные силы.

Кроме того, поляки вооружали мелкобуржуаз­ную молодежь, учащихся, гимназистов, разный го­родской сброд, люмпенов, «патриотов», пьяниц и хулиганов с Поплава, Снипишек и других городских окраин.

***

Польская националистическая агитация разверну­лась вовсю.

Офицер угощал пилсудчиков или довборцев, а то и познанцев папиросами и говорил:

— Пришел час, братья панове, биться за отчизну!

Ксендз, его милость пан Цыбулька, являлся собственной персоной в гости к голодавшей семье какого-либо несчастного дворника, приносил не­много муки, повидла.