Вкус запретного плода

— Ну и испытал. Пошли мы с ним в парадняк знакомый. Потом дает он мне деньги, все путем, все друг другом довольны, и тут вдруг он говорит… — На этом месте Женька прервалась, чтобы отсмеяться наконец как следует. С трудом выровняв дыхание, она вытерла навернувшиеся на глаза слезы и продолжила: — Давай, говорит, я тебя хоть провожу, что ли? А то что мы, как две собачонки, — сбежались и разбежались? Давай, говорю, проводи, благо вокзал тут рядом. Дошли мы с ним до вокзала, он мне ручку поцеловал, как в кино, ей-Богу! Я на вокзал и думать про него забыла. Народу нет никого, решила Димыча перед сном в скверике прогулять. Только мы до скверика дошли, Денис идет. И к Димычу. Твой, спрашивает, карапуз? Димыча моего ты видела, он и мне иной раз слово скажет — как рублем подарит, а к Денису вдруг так потянулся! Я тоже. Голова плывет, сердце тает, не иначе, думаю, прекрасного принца встретила. — На этот раз в Женькином смехе прозвенело что-то вроде мечтательного сожаления. — Ну вот, — закончила она, отсмеявшись. — Слово за слово, выпытал он всю нашу историю, глазами засверкал, ногами затопал, все, говорит, в мире сволочи, подхватил нас с Димычем под белы ручки и сразу сюда. Мы и ахнуть, как говорится, не успели.

— А здесь как… нормально встретили? — запинаясь, спросила Марина.

— Я ведь тебе уже говорила, народ здесь не злобный. А лучше Алены я не знаю никого. — В Женькином голосе прозвучала убежденность. — Знаешь, что я тебе скажу? Все бабы в глубине души — змеищи. Ты с ней дружишь-дружишь, а она чуть что — укусить норовит. Все до одной такие, ты только не обижайся, Марина, я не о тебе сейчас говорю, тебя я не знаю. А Алена другая. Нет в ней ни капельки ничего такого. За это я ее и люблю больше всех. Ну, после Димыча, конечно. Она мне будто мама вторая, правда.

— А все остальные, они тогда уже тоже тут были?

— Почти все. Ольги не было, она потом приехала, примерно через полгода. Зато Илюшка почаще тогда здесь бывал, он еще жениться только собирался, все себе невесту подыскивал, никак ни на ком остановиться не мог. Да, хорошо тогда было!

Женька прерывисто вздохнула и, уже уходя от воспоминаний, заговорила как-то неестественно быстро, возвращаясь к основной цели разговора: поддержать Марину:

— Да и сейчас тут неплохо! Так что ты, Марин, главное, не волнуйся, тебе сейчас вредно, ни из-за чего не переживай, а то на тебя смотреть нельзя без слез, ей-Богу: дрожишь вся, дергаешься, мысли, что ли, в тебе дурные бродят? Да гони ты их куда подальше, все у тебя будет хорошо, вот увидишь! Слышишь, что ли?

— Слышу, — тихо отозвалась Марина. В голове у нее все окончательно перемешалось — благодарность, гадливость, сочувствие, собственная беспомощность, когда ни себе, ни этой, прежней, оставшейся в прошлом, Женьке помочь ничем не можешь, а как хочется и ей помочь, и себе заодно, как хочется! — Женя, — неожиданно для самой себя спросила Марина, — скажи, рожать очень больно?

— Да ну, — фыркнула Женя, — совсем не больно. Придумывают больше. Для важности. В жизни много чего и похуже бывает. Да не думай ты сейчас об этом, говорю тебе: теперь все будет хорошо.

8

Из кухни Марина снова возвратилась в столовую, которая, судя по всему, была центром здешней жизни. Огромный полированный дубовый стол, тщательно вытертый ею и Женькой, блестел в лучах яркого полуденного солнца. Лишь матово выделялись на его поверхности круги от неосторожно поставленных кем-то кастрюль.

В столовой никого не было. Марина на цыпочках подошла к роялю, тихонечко откинула крышку и осторожно надавила на клавишу. Инструмент отозвался неожиданно чистым глубоким звуком.

Воровато оглянувшись, Марина села на вертящийся стул и вполтона заиграла. Она не очень хорошо играла, давно к клавишам не прикасалась, но когда такой красавец стоит прямо перед носом, как тут удержишься?!

Слушать, впрочем, все-таки было можно. Во всяком случае, закончив, Марина убедилась, что на звуки музыки слетелись, как бабочки на огонь, обитатели Крольчатника. На лицах нарисовано было явное желание слушать дальше.

Оглядевшись, Марина не без удовольствия отметила присутствие Валерьяна с Соней на руках. Чуть поодаль, опершись о подоконник и покусывая кончик косы, стояла Джейн. У самых дверей, изо всех сил стараясь не шуметь, застыли Кит с близнецами, за их спинами, практически уже за дверью, угадывался Димыч. Его не было видно, но заговорил он первым.

— Ты хорошо играешь, — сказал он. — Еще что-нибудь сыграй.

— А ты петь умеешь? — спросила Соня. — Лучше спой нам песенку.

— Песенку? — Марина засмеялась. Ей стало неожиданно весело, все печали и тревоги отступили, стоило ей почувствовать хоть в чем-нибудь над кем-нибудь превосходство, пусть даже в такой скверной игре — зато на таком роскошном рояле! — и пусть даже над малолетками. Они были здесь у себя дома и потому чувствовали себя хозяевами, они этого и не скрывали. А вот играть они не умели. И она запела. Сперва спела Соне про розового слона, потом Димычу про трех танкистов, напоследок близнецам, которые попросили что-нибудь по-иностранному, про Билли-Боя.