Волчья песнь

Они ждали нас на поляне. Над головой ярко сияли звезды, а фиолетовые глаза Омег сверкали в темноте. Я насчитал пятнадцать. Все волки. Омеги не должны были сбиваться в такие многочисленные группы. Словно они стая. У них не было Альфы, пока не было, так что они не могли стать Бетами. Но, похоже, каким-то образом им все-таки удалось объединиться.

— Томас, — поприветствовал Ричард.

— Тебе не следовало приходить сюда, — ответил Томас.

Ричард рассмеялся.

— Ты же знал, что когда-нибудь это случится. — Он глянул на меня, а потом снова на Томаса. — Люди, Томас. В самом деле? До сих пор? Неужели прошлое тебя ничему не научило? Ты должен быть благодарен мне за то, что я уладил твою проблему.

Я не был Альфой, но мои глаза застлало красной пеленой, и все, о чем я мог думать — это смерть, убийство и кровь.

— У тебя всегда были с этим проблемы, Ричард, — заметил Томас. — Ты недооцениваешь тех, кого считаешь ниже себя. Просто потому, что ты не в состоянии оценить их важность и достоинства, не значит, что их нет.

Глаза Ричарда вспыхнули.

— Твое идолопоклонство было забавным тридцать лет назад. С тех пор оно утратило свое значение.

— Где он? — низким голосом поинтересовался Гордо.

— Кто? — улыбнулся Ричард.

— Ты знаешь кто.

— Ах. Но я хочу услышать, как это скажешь ты.

Для него это была просто игра. Все это.

— Мой отец.

— Да. Он, — произнес Ричард. — У него возникли… другие дела, требующие внимания. Он передает тебе привет. Уверен, вы скоро увидитесь. — Он оглядел всех нас, пока его взгляд не остановился на Джо. — Ну, ты определенно повзрослел. Здравствуй, Джозеф. Я так рад снова тебя видеть.

И этого оказалось достаточно. Это была последняя капля. Большего не требовалось. Со мной он мог говорить так, как ему вздумается. Он мог бы наговорить всяких гадостей Томасу. И Гордо тоже. Они бы с этим справились. Смогли бы. Но этот человек убил мою мать, а теперь разговаривал с Джо и с меня было достаточно.

И, как видно, не только с меня, потому что Картер с Келли рванули вперед, выпустив когти и оскалившись, когда я зарычал.

Я последовал за ними, ведь они были моими братьями.

Я последовал из-за своей матери.

Из-за Джо.

Связь ощущалась. Между нами всеми.

Мы были стаей. В меньшинстве, но все равно стаей.

Я замахнулся монтировкой и обрушил ее на когтистую руку, которая протянулась ко мне. Кость треснула еще до того, как когти впились мне в живот. Омега взревел, когда его кожу обожгло прикосновение серебра. Он начал обращаться в волка, но я резко развернулся на пятках, замахнувшись монтировкой, как клюшкой для гольфа и рванул вперед. Шок от удара сотряс руки, когда челюсть Омеги сломалась. Осколки зубов и кровь брызнули изо рта, запачкав мне лицо, в тот момент, как он откинулся назад. Скользнув кривой рукояткой монтировки сквозь кожу на нижней стороне его челюсти, я зацепился за гребень зубов. А потом дернул со всей силы, и оторвал нижнюю челюсть от черепа.

Вдоль позвоночника пробежала огненная линия. Я хмыкнул и отступил. Где-то справа от меня гневно зарычал Джо, то ли на Омегу, который подкрался сзади, то ли на что-то еще.

Я развернулся к Омеге за своей спиной. Ее лицо было в крови. Она усмехнулась, чем напомнила мне Мари.

— Твоя мать скоро начнет гнить, — сказала она. — Разлагаться и наполняться газом. Как же ее раздует.

И я знал, что она делает. Этому меня научил Томас. Ярость и гнев вызывали всплески силы и мощи ценной точности. Было легко погрузиться в красную пелену, застилающую глаза, потому что это чувство казалось всеохватывающим. Но оно делало тебя невнимательным.

Она дразнила меня.

И почти что преуспела.

Потому что говорила о моей матери.

Мэгги Каллауэй никогда никого не обижала. К ней всю жизнь дерьмово относились, и единственное, чего она хотела, — просто быть счастливой. Ей не так уж многого хотелось. Да ей и не нужно было много. У нее был я. В конце концов, у нее тоже была стая.

И ее забрали у нас.

У меня.

Но Омега почти что преуспела, потому что была права. Я чувствовал, как меня накрывает и утягивает. Кровь стекала по спине, боль казалась яркой и ужасной настолько, что я едва сдерживался. Но тут же завибрировали узы стаи. Пульс. Он поразил меня, и я вобрал его, в нем звучало «дом», и «доверие», и «печаль», и «любовь».

Но какой-то части не доставало. Потому что мамы больше не было.

Будто кислота на коже.

Словно лед в венах.

— Вам не следовало приходить сюда, — сказал я.

И все прояснилось. Я был точен. Сделал шаг вперед, а ее когти мелькнули у моего лица, заляпанного кровью. Она была быстра. Я обошел ее, делая обманный маневр влево, но двигаясь вправо. Развернул монтировку по плоской дуге за ее спиной, и изогнутый наконечник врезался ей в затылок.

Она рыкнула, низко и гортанно. Сделала вдох. Издала сдавленный звук.