Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

Минск, 1941 год

…Мессинг не спал. В его комнате горел свет. В эту ночь не спали многие. За небольшим столом в комнате Вольфа Григорьевича собрались Раиса Андреевна, Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов, еще двое артистов – аккордеонист Миша Турецкий и вокалист Дормидонт Потепалов. Почти все, за исключением Раисы Андреевны и Мессинга, курили.

– Не понимаю… хоть убейте, не понимаю, – проговорил Артем Виноградов. – Столько лет прожил и – ничего, а тут вдруг – никчемный человек. Что случилось-то? Да мы все, если разобраться, никчемные люди…

– Однако живем, в петлю не лезем, – сказал басом Дормидонт Потепалов.

– Ну зачем вы так? – вскинулась Раиса Андреевна. – Мы живем, работаем, приносим пользу людям… Зачем же всех в никчемные записывать? Просто Илюша много пил последнее время, вот и расстройство психики… Так вот и Есенин повесился… и Маяковский застрелился…

– Тоже пил много? – усмехнулся Дормидонт Павлович. – Бросьте, Раиса Андреевна, психика расстраивается совсем от другого.

– От чего же, интересно? – нервно спросила Раиса Андреевна.

– Сами, что ли, не знаете? – Дормидонт потянулся к бутылке водки, стоявшей на столе, налил в стакан и, перекрестившись, сказал: – Прости, Илья. Да успокой Господь душу твою грешную… – выпил, понюхал кусок черного хлеба и добавил: – От угрызений совести, бывает, психика расстраивается… А бывает, не расстраивается… у кого как…

– Вы все время на что-то намекаете, Дормидонт Павлович, я не пойму – на что?

– Бросьте, Раиса Андреевна, прекрасно вы понимаете, на что, – усмехнулся Дормидонт Павлович и закурил папиросу, пыхнул дымом. – Жалко Илюшку, хороший… добрый был мужик…

И за столом стало тихо. Артур Перешьян тоже взял бутылку, налил в другой стакан и молча выпил. И закурил. Мессинг стоял у окна спиной ко всем. Стоял и молчал.

Внезапно в тишине послышался высокий, густой звук моторов. И шел этот звук откуда-то сверху, с небес. Звук быстро становился резче, с подвывом. И вдруг рванул взрыв. За ним еще и еще. Вздрогнули стены дома, тонко прозвенели стекла в окнах.

– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.

Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.

– Что это?! – с порога крикнул он.

– Война, – просто ответил Мессинг.

– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось…

– Это война, Раиса Андреевна… – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.

И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди… И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.

А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:

– Что это? Может, военные учения?

– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!

– Неужели это немцы?!

– А кто же, как вы думаете? Японцы?!

– Господи, что делать-то?

– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!

В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:

– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич… вот и война… Что теперь будет-то?

– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.

– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск… там же Красная армия…

– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?

– Не возьмут – мне пятьдесят два… – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич… ей-богу, зря.

Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца…