Воля судьбы

Правда, залогом к молчанию со стороны Чагина должны были, между прочим, служить пакеты, которые он увозил с собой, вследствие чего становился до некоторой степени причастным к делу, составлявшему ремесло Паркулы. Это было, может быть, даже более чем неприятно, но так складывались обстоятельства и казались неизбежным, неустранимым злом.

С отталкивающим чувством к этому «неизбежному злу» еще можно было совладать, потому что другой выход, то есть донос, казался еще большим злом, невозможным, бесчестным предательством. А другого выхода не было и выбирать было не из чего. Приходилось стать или укрывателем, или доносчиком.

В этом отношении Чагин не колебался ни минуты, но ему все-таки хотелось узнать, кого он укроет и насколько нравственный облик Паркулы способен извинить или оправдать такое укрывательство.

Он увозил с собой бумаги польского курьера, но судьба самого Демпоновского, который находился, вероятно, тут поблизости, беспокоила его. И вот именно поэтому Чагин медлил садиться на лошадь и вместе с тем не решался спросить, так как боялся получить ответ, услышать который ему не хотелось.

– А ты знаешь, – занося ногу в стремя, сказал он, – ведь этот курьер – довольно важный человек, бумаги его имеют большое значение. Ты что с ним намерен сделать?

– Да что? То, что всегда, – усмехнулся Паркула.

Чагин быстро опустил ногу снова на землю.

– То есть как, – что всегда. Это что же?

Холодная дрожь пробежала у него по спине.

– Уж, конечно, ребята разберут все у него, ну, а потом, к утру, вынесут на дорогу и положат.

– Живого? – через силу выговорил Чагин.

– Кто же его убивать станет?

Чагин почувствовал облегчение.

– И ты не врешь? Всегда так делаешь?

Паркула пристально посмотрел прямо в глаза Чагину. Губы его слегка улыбнулись.

– Всегда, – сказал он.

Не так сам ответ, как выражение и, главное, пристальный, открытый взгляд убедили Чагина.

– Ну, а если они станут жаловаться?

– И жалуются!

– Ну, и тогда как же?

– Ну, тогда… ищи ветра в поле!..

– Так разве трудно найти вас? Ведь дорога отсюда близко?

– Верст пять будет, лесом.

– Однако ведь вот хоть бы этот, – Чагин ударением и кивком головы дал понять, что он говорит про Демпоновского, – ведь он тут у вас, он может показать.

– Вот вы сейчас поедете отсюда, – твердо проговорил Паркула и указал на одного из своих людей, – он вот вас провожать пойдет, поедете с открытыми глазами, а назад захотите вернуться, так запутаетесь.

Чагин вскочил на лошадь.

– Слушай, Паркула, – обернулся он в последний раз к нему, – неужели вы и с бедным народом так поступаете?

Паркула нахмурился еще больше, но, словно понимая тайный смысл расспросов Чагина и необходимость отвечать ему, все-таки произнес:

– Мы своих не трогаем.

– Да я не про «своих» говорю, а про бедный народ.

– Здесь только латыш и беден.

XX. Счастье обманчиво

Проводник Чагина, несмотря на сумерки зарождающегося утра, благополучно вывел его на дорогу и, показав рукой направление, по которому следовало ехать дальше, снял шапку и отвесил низкий поклон на прощанье, дабы дать этим понять, что возложенные на него по отношению к Чагину обязанности окончены. Чагин кинул ему рубль и в самом отличном настроении поехал дальше.

Это отличное настроение появилось теперь в нем потому, что, расставшись с Паркулой и, главное, оставив его притон, он перестал думать о случившемся и мысли его направились на будущее.

А будущее сулило одно только благополучие. В самом деле, цель путешествия была достигнута – польские бумаги лежали в кармане Чагина, – и достигнута благодаря ему лично, недаром он надеялся так на это и ждал этого.

И о чем теперь не думал Чагин в будущем – все казалось хорошо и обо всем было приятно подумать. Он приедет сейчас в трактир «Корма корабля» и Лысков, встретив его, удивится, когда узнает, что бумаги тут – вот они! Они отправятся в Петербург… Или нет, Лысков должен будет один везти эти бумаги и там сказать, что главным образом действовал Чагин, а самому ему нужно будет позаботиться об этой девушке.

А потом, в Петербурге, когда он наконец снова увидится с Соней Арсеньевой, как хорошо и как весело будет!

«Теперь офицерский чин уже вне сомнения, – думал Чагин, – он тут вот, в кармане!»

И сознание довольства и удачи не покидало его.

Солнце вставало уже, когда он подъехал к распутью, где стоял трактир.

Жизнь здесь только что просыпалась. Окна были еще закрыты, но деятельный немец-хозяин уже поднялся и стоял на крыльце в холстинном своем халате и ночном колпаке.

Чагин издали заметил его, и толстая фигура немца показалась ему особенно симпатичной, главным образом потому, что помимо всех радостей явилось еще новое сознание, что наконец сейчас можно будет хорошенько вымыться и лечь отдохнуть после бессонной ночи.

– Вот как? Вы уже встали? И не боитесь утреннего холода? – спросил Чагин, подъезжая к крыльцу.

Немец ответил приветствием и добродушной улыбкой и сказал, что не боится холода, так как привык.

«Будить Лыскова или не будить?» – рассуждал Чагин между тем, слезая с лошади, и, несмотря на знакомую ему любовь Лыскова ко сну, все-таки решил разбудить его.