Вольнодумцы

Центр Петербурга Артём знал неплохо. В годы его юности Ленинград-Петербург был одним из немногих романтических мест в стране, куда ездили с теми, в кого были влюблены. Отправиться вместе в Питер юноше и девушке – это почти как обвенчаться. После эклектичной внутренней Москвы, с романтикой неявной, скрытой во дворах, в изгибах переулков, в видах с возвышенностей, невские парадные перспективы выглядели более подходящими для окончательных признаний и смелых ласк.

Первый раз Артём попал в Ленинград, когда их класс выезжал на экскурсию. Поселили их в затрапезном общежитии недалеко от метро «Площадь Мужества». Всю ночь в комнаты к его одноклассницам ломились какие-то шебутные парни, и это было едва ли не единственное, что запомнилось. Потом он выбирался сюда часто, два раза с одной своей любовницей, позже променявшей его на милиционера; а незадолго до смерти матери, когда она ещё совершенно не собиралась умирать, он по её просьбе возил её сюда; они жили в шикарной гостинице прямо около Московского вокзала, в начале Лиговского, ходили по ресторанам, гуляли по Летнему саду, посетили Театр Европы, где давали Брехта, катались на ночном речном трамвайчике.

Последние несколько лет так получалось, что он регулярно посещал Петербургский культурный форум, – в один из таких выездов у него случился с одной библиотекаршей из Твери краткосрочный неуклюжий роман, быстро растворившийся в её слишком поспешном желании «быть с ним всегда».

Невский отталкивал огромным количеством людей, стремящихся к нему, удаляющихся от него, переходящих его. Куда пойти? Где-то выпить кофе? Те кафе, что виделись вблизи, не привлекали. Около вокзала в заведениях всегда присутствует некая неприкаянность. Мечталось о чём-то уютном, с особой атмосферой, какую в кафе Петербурга встретишь чаще, чем где-либо ещё, с вкусными свежими и красивыми пирожными, с ажурной легчайшей пенкой капучино, что тает на губах и заставляет просить кофе ещё. Однажды, когда он путешествовал по Италии, заказал капучино после сытного итальянского обеда и услышал в ответ от официанта улыбчивое: «капучино криминале». Потом официант объяснил на смешном и корявом английском, что итальянцы никогда после еды капучино не балуются, оно противопоказано, только всё портит внутри, перемешиваясь с блюдами. Если мыслишь себя эстетом или просто приличным человеком, следует заканчивать трапезу только ристретто, где кофе всего-то пару глотков на дне чашки, но крепость вполне подходящая, чтобы организм взбодрился и не поддался разным тяжестям.

Хоть Петербург сейчас предлагал ему не больше четверти от той свободы, что он испытывал, бывая изредка в Европе, без этой четвертушки ему сейчас не сдюжить. В Москве и её днём с огнём не сыщешь. Там ни о ком, кроме себя, недумающие машины, огромные распахнутые улицы, которые никак не перейдёшь, полные людей подземные переходы, всегда не в том месте, где надо. В общем, он, кажется, прав, что приехал сюда. Как пить дать, Майя скоро начнёт ему писать. Мелькнула мысль: может, вызвать её сюда? Ещё чего! Пусть помучается. Она виновата не только в хамстве, но и в том, что втянула его во всю эту революционную дребедень. Как спокойно и хорошо было без этого. Он спросил себя, сошёлся бы он с ней, знай раньше про её закидоны?

Пройдя немного по Лиговке, где дома по ночам хватаются за крыши, как за головы, он повернул в первый переулок направо и вышел по нему к аккуратной площади, где посреди сквера стоял небольшой памятник Пушкину в надменной позе со скрещёнными на груди руками и откинутой чуть назад головой. Александр Сергеич был изображён в привычном для своих копий возрасте, в районе тридцати, но выглядел по-мальчишески стройным и возвышенным.

Почти у самого поворота на Кузнечный Артём обнаружил кофейню, показавшуюся ему подходящей, чтоб скоротать часок. Поначалу он чуть было не прошёл мимо – витрина больше походила на магазин, – но потом взгляд его проник внутрь и радостно зафиксировал, что там всё, пожалуй, так, как ему сейчас надо. Всего несколько столиков, четыре на первом этаже и три на втором. Атмосфера чуть кукольная, будто здесь постоянно проводятся детские праздники. Пахнет приятно и не казённо, по-домашнему; казалось, здесь готовят кофе и выпечку для горячо любимых людей, а не для случайных прохожих.

Он заказал у стойки латте, помедлил немного, попросил ещё пирожное с гордым названием «Анна Павлова» и поднялся наверх. «Интересно, почему “Анна Павлова”, а не “Галина Уланова” или “Матильда Кшесинская”? “Кшесинская” хорошо бы продавалась после скандала с фильмом Учителя».

В окне старинная улица являла маленький кусочек своей высокопородной красоты.