Восхождение на театральный Олимп

Сначала он просто летал в театр, а потом — шел туда, как на Голгофу. Его и раньше не покидало ощущение, что он засиделся в Бобруйском театре и исчерпал свои возможности драматического режиссера, а что-то изменить, реформировать, перевернуть местное застоявшееся театральное болото вверх дном и использовать запас богатого творческого потенциала у него не было никаких прав: его по рукам и ногам связали министерские директивы. Огромный зал, механическая сцена, шикарные гобелены — это еще не театр. Михаил Станиславович мечтал работать в жанрах музыкального театра: ставить мюзиклы и водевили. Его драматические спектакли всегда украшала красивая и мелодичная оригинальная музыка, авторами которой зачастую были известные белорусские композиторы Леонид Захлевный, Эдуард Ханок, Виктор Войтик, Виктор Помозов. Ему хотелось разворошить драматический жанр, оживить его диалоги и монологи музыкой. Ему хотелось живого оркестра, хора, балета, хорошо поющих актеров. Еще бывшему министру культуры Юрию Михневичу он пытался доказать, что бобруйский зритель традиционно воспитан на музыкальной комедии и логично было бы сформировать состав театра так, чтобы исполнялись и драматические, и музыкальные спектакли. В своем письме утверждал, что «надо вернуться к завещанию дядьки Буй- ницкого, к актеру-универсалу». Кстати, Юрий Михайлович обещал через три-четыре года вернуть Михаила Станиславовича в столицу. Но потом министры часто менялись, и никто из них даже не вспомнил о бедном «ссыльном» талантливом режиссере. Через шесть лет уже новому министру он предложил организовать в Бобруйске экспериментальный музыкально-драматический театр. Просил в штат хотя бы по человек десять оркестрантов, хористов, танцоров. Ссылался на белорусскую актерскую школу, где тон задавали «синтетические лицедеи» — певец, танцор, декламатор. Но даже в долг денег не дали. И не разрешили. Вот так раз за разом безжалостно наносились этому творчески неугомонному, скромному и неконфликтному человеку душевные раны, шрамы от которых нет-нет да и дают о себе знать еще и сегодня. Ему стало ясно, что от него безвозвратно отвернулась романтика. И если в семейной жизни это еще можно как-то терпеть, то в творчестве — нет. Тогда-то этот театральный Дон Кихот в конце концов понял, что плетью обуха не перешибешь, и у довольно успешного белорусского режиссера от бессилия созрело решение поискать творческого счастья за пределами отечества.

Выручил снова Михаил Арсентьевич Неронский, который еще в Минском русском драматическом театре БССР имени М. Горького души не чаял в способном молодом режиссере. Он пригласил Михаила Станиславовича в Красноярский драматический театр имени А. С. Пушкина, где занимал директорское кресло, поставить пьесу Виктора Астафьева «Черемуха». Спектакль поставить не удалось, а вот творческая дружба с Виктором Петровичем, потомственным красноярцем, потом продолжалась долгие годы. Драматург очень любил оперетту и премьеры никогда не пропускал. Однажды у него сломалась машина, а в театре впервые показывали «Летучую мышь» И. Штрауса. Ковальчик сел в служебную «Волгу» и из Академгородка, где жил тогда Астафьев, привез Виктора Петровича на премьеру. Но это будет позже. А пока, в самолете, Михаил Ковальчик готовился к встрече с одним директором, а в местном аэропорту его встретили сразу два. Спутник Неронского оказался человеком высокой культуры, стройный, как кипарис: в прошлом солист ансамбля танца Сибири, который, как и ансамбль Игоря Моисеева, покорял мировые сценические площадки. Принципиальный Леонид Самойлов из своего Театра музыкальной комедии за крепкую дружбу с «зеленым змием» решительно изгнал главного режиссера и долгое время не мог найти замену: некому было ставить новые спектакли, а это для театра «не есть хорошо». Зная любовь Михаила к музыке и его способности наполнять драматические спектакли содержательной музыкальной начинкой, Михаил Арсентьевич прямо у трапа, как ловкая Ханума, мигом сосватал того своему коллеге.

— А что ставить?.. — растерялся Михаил Станиславович.

— А что хотите. — улыбнулся Леонид Семенович.

— Хочу «Сильву».

— Ох уж эта «Королева чардаша»!.. Ну ладно, «Сильву» так «Сильву».

В театре новый постановщик встретился со штампами и плохим вкусом.